За линией Габерландта - Вячеслав Иванович Пальман
- Сделано неплохо, - сказал один из них,
- Подрывник знает свое дело, не правда ли, Дымов? - спросил другой.
Дымов резко обернулся. За спиной стоял бухгалтер. В руке у него был пистолет.
Дымова обыскали, сняли пальто. Он вдруг потерял всякий интерес к жизни. Он и не думал сопротивляться. Мелькнула мысль: «Где Чарный?» Его провели по узкому коридору, ввели в пустую каюту. Он остался в одном костюме. В каюте его еще раз обыскали, вплоть до белья, и заперли. Здесь не было иллюминатора, под железным потолком тускло светила лампочка. Настоящая тюремная камера. Отсюда не убежишь.
Конец.
Прошли сутки, другие. Ему приносили пищу, выводили в коридор. У дверей каюты он чаще других видел «бухгалтера». Теперь «бухгалтер» был в форме, надобность в маскировке исчезла.
На третьи сутки Дымов забеспокоился. Он ни на минуту не забывал о том, что где-то под ним лежат две тысячи тонн аммонала, а среди мешков со взрывчаткой - коробка Чарного. Сперва он вспоминал об этом со злорадством. «Пусть все летит к черту! Мне-то одинаково». Но чем дальше шло время, тем резче менялся строй его мыслей. Временами Дымову казалось, что он даже слышит стук маятника, приближающий его к смерти. В тишине и полумраке он широко открывал глаза и видел пламя взрыва, а в этом пламени жалкую фигурку человека, подброшенного в поднебесье. Ужасно! Это же самое обыкновенное самоубийство. Ценой жизни… А стоит ли платить такую цену?
Когда третьи сутки были на исходе, он не выдержал. Вскочив со стула, забарабанил в дверь. Ему долго не открывали.
- Что случилось? - спросил «бухгалтер», приоткрыв дверь.
- У меня есть важное сообщение, - сказал Дымов, чувствуя, как весь дрожит.
- Может, повременим до Магадана? - сказал чекист.
- Нет, нельзя. Дорога каждая минута. Выслушайте меня, вы сами содрогнетесь от ужаса.
- Хорошо. Я сейчас позову полковника.
Через пять минут Дымова повели в знакомую каюту. На его месте сидел «журналист».
- Полковник Архипов, - сказал «журналист» без улыбки. - Чем обязан?
Дымова не удивила трансформация «журналиста». Не до того. Он потер холодные руки и виновато улыбнулся.
- Я хочу сделать признание.
- Поздновато, - усмехнулся полковник.
- От этого зависит ваша жизнь, жизнь многих других людей.
- Говорите.
- Я сейчас скажу. Я хочу, чтобы это признание учли на следствии.
- Учтут. Все учтут.
- Тогда я скажу. Пароход может взлететь на воздух с минуты на минуту… - Он сделал паузу, желая увидеть, какое впечатление произвели его слова.
Никакого впечатления. Собеседники даже глазом не моргнули.
- Ну? - повторил полковник.
- В трюме с аммоналом лежит взрыватель.
- Кто положил? - строго спросил полковник.
- Неважно, - попробовал торговаться Дымов. - Лежит адская машина.
Полковник нагнулся и вытащил из-под столика ящик.
- Вот эта?
Он открыл ящик, чтобы Дымов мог видеть механизм. Игрушка, очень похожая на ту, что в коробке из-под какао…
- Вы… уже? - пролепетал Дымов.
- Вот именно, уже. - Полковник явно смеялся над ним. - Сидит ваш Чарный как миленький.
Наступило молчание. Дымов стоял опустошенный.
- Ваше имя, Дымов? - спросил вдруг полковник. - Настоящее имя.
«Неужели они не знают? - подумал Никамура. - Если так, то и не узнают».
- Молчите? Дело ваше. Уведите его.
Корабль тем временем шел на север, точно на север. Он могуче рассекал холодные волны Охотского моря, рвал пелену октябрьского тумана, вез горнякам треста «Севстрой» взрывчатку, продовольствие, машины - все необходимое для зимы.
Бывший начальник планового отдела Дымов очень тщательно подобрал грузы для этого рейса.
Глава семнадцатая
Снова в долине Май-Урьи. Северное сияние. Трудная ночь в декабре. Радостное событие в семье Зотовых
Вернемся в долину Май-Урьи и посмотрим, что делают наши друзья.
В долину пожаловала зима.
Когда в бухте Находка и во Владивостоке сияла теплая золотая осень, тут уже лежал белый перемороженный снег, а в воздухе стыла ледяная свежесть. Только река еще некоторое время сопротивлялась морозам и бешено билась в мерзлых берегах, оглашая уснувшие леса живым шумом борьбы. Но и она скоро успокоилась и надолго уснула подо льдом.
Наступила тишина, та самая грозная тишина, способная заколдовать и тайгу, и горы, и людей, посягающих на тайны Севера.
Странно, волшебно, как на полотне Рокуэлла Кента, выглядел ночью совхоз, освещенный загадочным светом луны. Черные избы под белыми пышными кронами, над которыми поднимались столбы дыма; засыпанный снегом таинственный лес; гордые и холодные горы на фоне густо-фиолетового неба; глухие выстрелы лопающихся стволов в лесу; глубокие тропинки в снегу с нежной голубой тенью по сторонам; а над молчаливым ландшафтом - темный, раскрытый космос с крупными мигающими звездами и холодной луной, льющей на землю зеленый свет. Редко где заскрипит под ногами человека снег, крикнет в лесу сова, рванет лед на реке - и все снова затихнет, затаится, умрет до рассвета.
Плохо на Севере одиночкам. Предоставленные самим себе, с глазу на глаз с жестокой природой, они не выдерживают гнетущей тишины, жизни в постоянном напряжении и быстро сдаются; не от голода, не от болезней становятся они на колени - от сознания своей беспомощности перед лицом умертвляющих холодных пространств.
Но когда человек не один, когда рядом локоть друга, тогда отступает стерегущая беда, человек бросает вызов холодному безмолвию и смело идет по мертвым горам, грозит тишине, оживляет сонное царство, работает, смеется, поет. Он ничего тогда не боится.
Нас осталось лишь трое: Саша Северин все еще лежал в больнице. Мы протопали туда прочную лыжню и каждый день навещали своего друга и кулинара.
Он осунулся, побледнел, стали заметнее на его круглом и добром лице золотые веснушки, а красная шевелюра над белым лбом казалась теперь особенно яркой.
Доктор кормил нас обещаниями. «Завтра, завтра», - отвечал он на вопрос, когда мы сможем увезти Сашу. Сам он уверял, что совсем здоров, и в доказательство постукивал кулаком по белой повязке на боку. Но не сильно, а так, скорее символически.
Мы всегда были уверены, что Саша за своих друзей готов в огонь и в воду, но после истории со Скаловым поняли, что он ко всему прочему еще и беззаветно храбрый человек.
Петя как-то сказал ему несколько благодарных слов; Северин промолчал, а потом вдруг выпалил совсем неожиданное:
- Значит, мое место на фронте, а не здесь.
Мы сделали вид, что не
