Остин Райт - Островитяния. Том второй
— И я оказался не таким, Дорна?
— И таким, и не таким… Я уже начинала думать о замужестве, и я надеялась, полагала, что это может быть выход… Случалось, я повсюду искала путей вырваться.
— Когда же я приехал, выяснилось, что такой выход вас не устраивает? Вы были разочарованы?
— Да, но это не ваша вина… И все же меня влекло к вам. Правда! Когда вы касались моей руки там, на башне, это волновало меня… я была очень тронута и хотела поведать вам свои самые сокровенные чувства, рассказать об алии, связывающей меня с Островом… обо всем.
— И я был тронут.
— Ах, я знаю! Если бы это было не так… впрочем, не важно.
Она снова умолкла.
— Как я могу?! — вдруг воскликнула она, закрывая руками. — Я обязана вам жизнью! Как я могу быть такой жестокой? И вы были ранены из-за меня!
— И все же — я очень разочаровал вас, Дорна, признайтесь. Ответьте мне. Вы не причините мне боли…
— У вас не было никакой цели, вы были сгустком чувств. Я видела, что вы недостаточно сильны, чтобы сделать женщину счастливой, и мне казалось, что и у вас самого жизнь сложится несчастливо. Я боялась, вы захотите, чтобы кто-то из наших женщин ответил вам взаимностью, и что никто не разделит ваших чувств… Теперь я все сказала вам.
Я рассмеялся и подумал о Наттане. Мелькнула лишь мимолетная мысль и о самой Дорне.
— Почему же не было цели? Потому лишь, что я не знал, что такое алия, как вы ее понимаете?
— Да, именно. До вашего приезда мне просто не могло прийти в голову, что вы не знаете, что это такое. Я думала, алия — естественное чувство каждого… Но и это не все! Дядя и брат — натуры более тонкие, чем я. Для них действительно ничего не значило, что ваши действия направлены против них, зато для меня — значило очень много! Мне виделись сонмища людей, у которых нет своего дела, нет иной цели, кроме неуемного, слепого желания менять все вокруг, я представляла, как эти орды обрушиваются на мою страну, и… хотя и среди подобных людей встречаются очень привлекательные, видела, как вы отравляете все вокруг себя… Я почти ненавидела вас, Джон, и часто сердилась и жаждала мести…
— Вы никогда не показывали этого, Дорна.
— Спасибо за ваши слова. Временами чувства эти были очень сильны… Мне хотелось сделать вам больно, изменить вас, а если бы это не удалось, отравить по крайней мере одного врага… Однако не думайте, что меня не тянуло к вам, Джон, — добавила она.
Замечание Дорны вновь разбередило сожаление об утраченных возможностях.
— Но почему я ничего не замечал?
— Спросите себя, Джонланг. Я чувствовала и давала это понять, пожалуй даже слишком.
— Когда, Дорна?
— Да во время всего нашего путешествия на «Болотной утке»!
— Но ведь тогда мы были счастливы, разве нет?
— О, это был дивный сон. Такой прекрасный!
— Я помню одну минуту, когда я подумал, что вы можете… — Голос мой прервался.
— Почему вы не поцеловали меня? — требовательно спросила она. — Вы могли это сделать… Я так прихорашивалась.
Утраченная возможность, вечное угрызение — вдвойне невыносимое, поскольку сама Дорна обвиняла меня!
— «Сгусток чувств», как вы сами выразились, Дорна.
— Но не только. Вы думали, что это будет нехорошо!
— Я думал… да, вы правы.
Дорна коротко, горько рассмеялась:
— Вы могли поцеловать меня. Вы могли пойти дальше и обнять меня, все к тому шло. Меня завораживали ваши руки. У большинства наших мужчин руки крупные, широкие и загрубевшие от работы. А у вас — узкая ладонь, тонкие, но сильные пальцы. Ах, Джон!.. Но меня не просто влекло к вам. Я чувствовала себя несчастной, жалкой! Я понимала, что сама склоняю вас сделать именно то, против чего вас остерегала, и я без конца винила себя. И все же меня ни на минуту не покидал соблазн быть для вас желанной, подчинить вас себе — и отравить врага.
— Но все выглядело так естественно, Дорна, казалось, что мы оба счастливы…
— И в то же время я желала вашей близости. Думаю, если бы я позволила вам поцеловать, обнять меня, то… Я сказала, что вы действовали на меня завораживающе. И это правда в какой-то мере. Но я была девственницей, Джонланг.
— Мы оба были невинны, Дорна.
— Про себя я благодарила вас, что вы все же не поцеловали меня и не стали устраивать сцен. Вы были правы, это я ошибалась. Мы ничего не добились бы, возбуждая наши чувства и останавливаясь на краю. Ведь остановиться пришлось бы, вы сами знаете.
— Вы хотите сказать, что остановили бы меня.
— Вы сами сдержались бы, Джонланг, дорогой.
Я предпочитал думать, что пошел бы до конца, и все же Дорна была права.
— Другие мужчины целовали меня и держали мою руку в своей, как вы, так что отчего бы вам было не поцеловать меня? Иногда поцелуй — это яд. Даже если чувства ваши не слишком глубоки, они меняют ваши внутренние ценности, ваши взгляды… Но для вас этот эпизод мог значить больше, чем для меня. Я это знала. А вы поступили мудро…
— То была не мудрость, а слабость!
— В конце концов — мудрость. Ведь вы не страдали, когда уехали с Острова, правда?
— Нет, Дорна.
— А могли бы, если бы мы целовались и обнимались, — словом, немного поиграли бы в любовь, и этим все кончилось!
— Это было бы прекрасно, Дорна!
— Само по себе — да. Это всегда прекрасно, но потом, когда затрагиваются чувства, у человека появляются желания, которые он не может удовлетворить, а это уже неразумно. Ваши же чувства затронуты не были.
— И ваши — тоже! — сказал я.
— О да, конечно. Но вы все-таки преодолели свое желание, не правда ли?
— Отчасти… Вспомните, ведь вы сами предостерегали меня. Я не думал о вас как о своей будущей жене… по крайней мере тогда… Вы едва ли не приказали оставить вас.
— Не совсем так…
— Но как же должен вести себя мужчина?! — воскликнул я.
— Не принимать слишком всерьез никаких уверений женщины, если он действительно ее хочет. Мужчина никогда не завоюет женщину, если будет постоянно считаться с ее желаниями, Джонланг. Такого рода обхождение скоро надоедает нам.
— Как легко совершать ошибки, Дорна! Мужчина должен знать, с какими жизненно важными желаниями женщины ему следует считаться, а когда ему следует идти ей наперекор, если она этого втайне хочет. И это при том, что она выражает и те и другие совершенно одинаково.
— Мы хотим от мужчины большего, чем обычная проницательность, Джонланг, и сердимся, когда этого не находим, но мы страдаем не меньше, настаивая или не настаивая на своих желаниях, чем вы, когда вам не удается угадать, чего мы хотим в действительности.
