Александр Омильянович - В Беловежской пуще
Тем временем Гжегож, убегая от преследователей, увидел колодец. Минуту колебался, а затем подбежал, ухватился за цепь и полетел вместе с нею вниз, где поблескивало зеркало воды. Цепь смягчила удар. Гжегож нащупал ногами дно. Ледяная вода острыми иголками пронзила тело. Он прижался к стенке колодца. Над водой виднелась лишь его голова.
Жандармы сгоняли всех мужчин во двор школы. Там их ждали гестаповцы, комендант жандармского поста Винд, переводчик Россе. Поиски беглеца продолжались.
И вот один из жандармских патрулей, обходивших деревню, заметил, что у колодца раскачивается цепь. Это показалось им подозрительным. Они подбежали к колодцу, заглянули вниз и увидели торчавшую из воды голову человека. Жандармы начали кричать, кидать в него камнями, но тот не отвечал. Сообщили об этом Плауману. По его распоряжению одного из жандармов обмотали цепью и спустили в колодец. Спустя минуту окоченевшего Гжегожа подняли наверх и привели на площадь возле школы. Он весь дрожал от холода, слабости и потери крови.
— Ты знаешь его? — спросил Плауман Козака, указав пистолетом на Гжегожа.
Козак внимательно посмотрел на Гжегожа и утвердительно кивнул.
— Кто это? — допытывался гестаповец.
— Фамилии не знаю. Это советский офицер. Скрывался в деревне.
— Партизан? — продолжал расспрашивать Плауман.
— Конечно! Я видел его с оружием, — подтвердил Козак.
Плауман подошел к Гжегожу и ударил его по лицу.
— Фамилия?! — рявкнул он.
— У меня нет желания знакомиться с вами, — спокойно ответил тот.
— Коммунист? — спросил Плауман.
— Коммунист, — ответил Гжегож, глядя гестаповцу прямо в глаза.
Плауман приказал отвести его в сторону и кивнул Козаку.
— Показывай других!
Тот подошел к толпе мужчин и показал сначала на Константина Борковского, потом по очереди выдал нескольких советских бойцов, скрывавшихся в Хомонтовцах. Предатель несколько раз прошелся вдоль шеренги выстроенных на площади мужчин и указывал пальцем на тех, кто по его словам, состоял в подполье.
Арестованных погнали в сторону Бобровников, остальных распустили по домам. Борковского и Гжегожа задержали, и Плауман начал допрашивать Борковского о деятельности подполья, о помощи партизанам, о диверсии на шоссе и железной дороге. Но тот молчал.
— Ну а ты что скажешь? — кивнул Плауман Козаку.
— Это коммунист. Сам мне об этом говорил. Уговаривал меня вступить в их организацию, — подтвердил Козак.
— Ты слышал?! — обратился Плауман к Борковскому. Тот продолжал молчать.
— Я видел, как по ночам он уходил куда-то из дома, как к нему приходили партизаны. Он знает Сибиряка и где он скрывается, — добавил провокатор.
— Ты слышал? — вновь обратился к Борковскому Плауман.
— Слышал...
— Ну и что?
— Одно только верно...
— Что? — поспешно переспросил Плауман.
— То, что я коммунист. Больше я вам ничего не скажу.
— Пристрелю! — прошипел гестаповец.
— Знаю. Только всех не перестреляешь!
Плауман ударил его кулаком по лицу и кивнул жандармам. Те окружили Борковского и Гжегожа и повели за деревню. Невдалеке на песчаном холме росла дикая груша. Их поставили под ней. Борковский взглянул поверх голов жандармов. Вдали увидел Свислочь, а слева — родную деревню. Смотрел, не отрывая глаз, прощаясь с ними навсегда...
Плауман кивнул жандармам. Раздался залп. Тела Борковского и Гжегожа немцы запретили хоронить...
Щит, закрывавший вход в землянку, был сдвинут в сторону. Из оврага тянуло мартовским холодком. Ночь была морозной и звездной. Вокруг стояла тишина, и только изредка со стороны Бобровников, где проходило шоссе, долетал приглушенный гул автомашин. Вырва находился в землянке один. Каждую минуту он высовывал наружу голову и прислушивался.
Было уже далеко за полночь, когда он услышал скрип снега под ногами и увидел силуэт поднимавшегося по склону человека.
— Это ты, Антон? — тихо спросил Вырва.
— Я, — ответил тот и влез в землянку.
Вырва зажег коптилку и взглянул на Антона. Тот, шатаясь от усталости, повалился на нары.
— Ты что-нибудь ел? — спросил его Вырва.
— Нет...
Вырва протянул ему ломоть хлеба и кусок сала.
— Ну что, виделся с ними?
— Виделся. Придут завтра утром. Сейчас они в Пилатовщизне. У них кого-то ранило. Должны спрятать его у надежных людей.
— Из окружения вышли без потерь?
— Да, без потерь. Михал сказал, что пожалели деревню, а то бы многие жандармы не вернулись в Холынку.
Антон кончил есть, вытер руки и потянулся за кисетом с махоркой.
— Ну а что в Хомонтовцах?.. — спросил минуту спустя Вырва, чувствуя, что Антон избегает этой темы.
— Дела плохи. Всю подпольную организацию накрыли. Гжегожа и Борковского опознал Козак. Обоих расстреляли... За деревней, на холме под грушей.
— Расстреляли?..
— Да... расстреляли. Ну а в деревне... сам понимаешь...
— Устал?
— Немножко.
— Пока темно, сходи к Писевичу и принеси рацию и пишущую машинку. Сможешь?
— Конечно.
— Кстати, попрощайся с ним за меня.
— Попрощаться?.. — Антон внимательно взглянул на Вырву. — Ничего не понимаю...
— Потом узнаешь. Ну иди! Я должен их дождаться...
Спустя минуту шаги Антона стихли, и Вырва вновь остался в землянке один. Он чувствовал себя здесь, как в клетке. В голову лезли разные мысли, и, хотя решение им было уже принято, он раздумывал, не провести ли сегодня еще какую-нибудь дерзкую операцию. Например, организовать налет на жандармский пост в Холынке... или взорвать мост в Бобровниках... или напасть на колонну автомашин на шоссе. Он не мог себе простить, что немцам удалось разгромить подпольную организацию в Хомонтовцах.
Вдруг послышались чьи-то шаги. Шло несколько человек. Вырва на всякий случай схватил ручной пулемет. Снизу, со стороны оврага, донесся условный свист. Вырва в ответ тоже свистнул. Это был лейтенант Михал со своей группой. Землянка наполнилась шумом голосов, бряцанием оружия, дымом махорки.
Через час вернулся Антон и поставил на землю тяжелый мешок.
— Ну, что слышно в деревне? — спросил Вырва.
— Во многих домах стоит плач.
— Как раненый? — обратился Вырва к Михалу.
— Будет жить. Правда, у него три огнестрельные раны, но ничего, молодой, выкарабкается.
— Хорошо. Я собрал вас, чтобы попрощаться с вами...
— Как это — попрощаться? — перебил его Михал.
— Попрощаться и обсудить сложившуюся ситуацию.
— Ты что, не пойдешь с нами?
— Нет. Сначала собирался, но, подумав, решил, что ты справишься и без меня. Сколько у тебя бойцов в отряде?
