Владимир Дружинин - К вам идет почтальон
Колчин заменял замполита заставы, третий месяц болевшего.
— Подозреваете! — прервал Костенко. — А может, вы сами виноваты, тоску нагнали на людей?
— Разрешите, — возразил Колчин, не смутившись. — Басков производит впечатление неустойчивого человека, физически и морально. Обеспеченная семья. Дома с ним цацкались. Изнежен, к трудностям не приспособлен.
— У вас всё?
— Преклоняется перед иностранщиной. Любимые авторы у него — Гоголь и Марк Твен. На втором месте автор не наш. Характерно, я считаю.
— Вы считаете? — отозвался Выхольский. — А я, например, выше всех драматургов ставлю Шекспира. Всё у вас?
— Так точно.
— Вы, капитан, не согласны?
— Нет, — сказал Ковалев. — Лейтенант Колчин по-настоящему не знает Баскова. Наклеивает готовые ярлычки. По-моему, Басков очень честный, по натуре честный юноша. Преданный, искренний.
Капитан понимал — исход конфликта на границе зависит теперь от Баскова, если он живым достался в руки Сафар-мирзы и Хилари Дюка, «охотника за скальпами».
— Капитан Ковалев бывал здесь наездами, — заметил Колчин. — У него личные симпатии.
Колчин был явно задет.
— А что же начальник заставы молчит? — сказал Костенко. — Ваше мнение о Баскове?
— Боюсь я за него, товарищ полковник.
Холодное лицо Колчина мгновенно оживилось. «Ему же всё равно, — подумал Ковалев, — лишь бы выйти правым. Ему же нет никакого дела до Баскова…» Он ужаснулся своей мысли, отогнал ее. Сжал ладонями виски, заговорил:
— Дюк крупную игру ведет. Басков… он на фото к ним попал, в связи с Алекпером-оглы. Тот же Басков оказался у них теперь. Они используют это, будут запугивать.
— Вполне возможно, — отозвался Костенко.
Полковник оглядел понурую, обмякшую в кресле фигуру начальника заставы, покачал головой и сказал будничным голосом:
— Ну, ужин готов у вас?
Потом он встал, вышел на веранду, нарочито обстоятельно пожурил дежурного, нечетко отдавшего честь. «Зашумел, — подумал Ковалев и про себя похвалил полковника: — Молодец!» Служба идет, в ней не должно быть послаблений, что бы ни случилось, как бы ни было тяжело. И ужин надо подать вовремя, хоть и не до еды сейчас. Командование, партия решат, как велика вина Маконина, Колчина, — горю не поддаваться! Наряды, как всегда, стоят на границе и будут охранять ее. Еще зорче!
Ковалев и Костенко заночевали на заставе, а утром побывали на месте происшествия. За чертой границы, на ветках боярышника, вцепившегося корнями в откос, всё еще висела пилотка Баскова, пятнышкам крови алела звездочка.
10
Басков не совсем потерял сознание. Он удержался на зыбкой грани обморока.
Только когда человек в чужой форме вышел, Басков окончательно уразумел, что́ постигло его. Он не хотел верить, он отталкивал от себя страшную истину, но она осталась, она проникала во все клеточки его существа. Теперь болела не только голова, — мучительно томилось всё тело. Если бы Баскова спросили, где гнездится физическая боль и где душевная, он не смог бы сказать.
Он забылся лишь на миг…
Сновидение было короткое и ясное. Он увидел отца, мать, маленькую сестренку Наталку. Они все в каком-то лесу прыгали через толстый ствол упавшего дерева. Басков перепрыгнул, оглянулся. Все куда-то исчезли, лес обступил его. Он очнулся, с резкой беспощадностью вернулась к Баскову действительность. Он в плену…
А может быть, всё было сном?
Он встал, ощупал в темноте стол, остывшую лампу. Потрогал жесткие края плаката с королем Жиллетом.
Утром пришел офицер. Но не тот, с орлами. В другой форме, тощий, усатый.
Басков сидел на топчане и глядел на него. Фигура офицера била в глаза своей вычурностью — усы иссиня-черные, крашеные, длинная сабля в узорчатых ножнах.
— Солдат! — проговорил он и шагнул к Баскову: — Почему ты не встал?
Басков не ответил.
— Почему? — усы офицера задергались. — Почему ты не встал? Почему?
— Я вам не подчиняюсь, — сказал Басков.
— О! Ого! Сафар! Юсуф! — крикнул офицер и хлопнул в ладоши. Тотчас из-за спины его показался военный. Басков успел заметить нашивки, соответствующие сержантским, и неподвижные, злые точечки зрачков, совершенно черных на свежем молодом лице. А следом за ним вошел легкой, подпрыгивающей походкой невысокий жилистый старик.
Сафар-мирза! Еще недавно Басков видел его с вышки… Он здесь! Ну да, ведь это он, значит, говорил о каком-то Харджиеве. Мысли Баскова путались, на миг ему показалось, что он смотрит спектакль. До того это всё невероятно, чудовищно невероятно…
Сафар-мирза подошел к нему, наступил на ноги и уперся в его колени своими острыми, дрожащими от напряжения коленями.
— Встать! — просипел Сафар-мирза и ткнул Баскова кулаком в подбородок.
Он высвободил ноги, пробовал отбиваться. Его связали. Потом били. Били двое: Сафар-мирза и Юсуф — тот, что принес одежду. Тощий офицер что-то приговаривал.
Басков пришел в себя на топчане. Силясь скинуть веревки, он свалился на холодный земляной пол.
Мягкие белые пальцы вывели его из оцепенения. Знакомые пальцы. Они распутали, сняли веревки.
— Проклятые азиаты! — услышал он. — Варвары!
Басков закашлялся. Вошедший поднял его, уложил, дал воды. Взгляд Баскова привлек герб на груди офицера, потом кольцо на его пальце, — на кольце вензель в виде трезубца.
— Мы как следует не познакомились, — проговорил офицер и растянул тонкие губы в улыбке. — Меня зовут Хилари Дюк.
Басков не удивился. Он слышал это имя. Еще капитан Ковалев из штаба отряда рассказывал про Хилари Дюка. Упоминал кольцо с трезубцем. И вот Дюк здесь, перед ним. Дюк, Сафар-мирза — они здесь, они держат его, Баскова, в плену. Всё опять стало нереальным, как в спектакле.
— Я не хочу! — вырвалось у Баскова. — Я не хочу тут… Отпустите меня.
— Еще бы! Кому хочется тут жить! В этой вонючей стране. Я бы минуты не задержался… Мы придумаем что-нибудь, друг мой. Отдохните пока.
Вечером Дюк пришел снова. Сбросил курточку, кинул на топчан, потер руки.
— Как чувствуем себя? — он потрепал Баскова по ноге, тот отдернул ее. — Ну-ну, всё будет хорошо. Голова не болит? Кожа содрана… пустяк, завтра заживет.
От Дюка, от его куртки, лежавшей рядом с Басковым, пахло духами. Солдат отодвинулся от нее.
— Отпустите меня, — проговорил он.
Тут же он вспомнил, что в таких случаях надо добиваться свидания с советским консулом, — и сказал это.
— Понимаю вас, понимаю, — вздохнул Дюк. — Я сам тоскую иногда по России, хотя я подданный Соединенных Штатов. Видите ли, в известной степени я ваш соотечественник. Я родился в Южном порту.
