В. Шевченко - Чекисты рассказывают. Книга 3-я
— Почему? — спросил Сологубов.
— Стоит раз окунуться в это болото, потом завязнешь... — Бочаров пододвинул к себе пачку сигарет «Виргиния», лежавшую перед Сологубовым, закурил и, подперев рукой нескладную, с выпирающим лбом голову, задумчиво продолжал: — Мне такой хомут ни к чему. Хватит с меня одной глупости, когда я дал себя завербовать в «остлегион», будь он проклят! Испугался, что в лагере с голодухи подохну, а о совести-то позабыл...
В его негромком, глуховатом голосе слышалась неподдельная тоска.
— Как-то раз мне отец приснился. И будто узнал, что я у немцев служил. Покачал головой и говорит: «Как же так, Митька, сукин ты сын?!» А мне и ответить нечего.
— А где сейчас твой отец?
— Умер давно. У меня вообще никого из родных в Советском Союзе нет, круглый сирота.
Они помолчали. Потом Сологубов поинтересовался:
— Чем же кончилась история с твоим отказом поехать в Данию?
— Пошумели, пошумели и дали другое поручение. Пустячок один...
— Что за поручение?
— Они там, наверху, задумали альбом завести: «Русские герои, павшие за освобождение Европы от нацизма». Дело, по-моему, хорошее, стоящее. Вот для этого-то альбома меня грешного и послали собирать фотографии наших солдат и офицеров.
— Собирать? Где?
— А в Берлине же, на кладбище. Дали мне «лейку», и стал я щелкать, перефотографировать снимки на могильных памятниках.
— А кто тебе поручал это? — с живостью спросил Сологубов. Ему припомнился рассказ Кантемирова о мошеннических проделках белоэмигранта Ольгского, сфабриковавшего с помощью таких фотографий целую «резидентуру» для американской разведки.
— Фамилии не помню. Он тогда вместе с Околовичем был. Обходительный такой, в круглых очках.
— Сколько ему примерно лет?
— Годов так пятьдесят или чуть побольше.
«Да, похоже, это Ольгский, — решил Сологубов. — Каков мерзавец! Несмотря на свое прозвище «плюшевый», это страшно хитрый, коварный человек. В годы войны был резидентом германской контрразведки «Зондерштаб-Р», помнится, в Минске и Слуцке».
— Ну и как, составили они этот альбом?
— Наверное, составили. — Головастик неопределенно пожал плечами.
«Темнота ты дремучая, Бочаров!» — хотел сказать Сологубов. Но не сказал, а только молча выпил свое вино и стал расспрашивать собеседника о его службе в «остлегионе», где, по данным подполковника Дружинина, в годы войны мог находиться бывший комдив Мишутин.
Сологубов протянул Головастику небольшую, пожелтевшую от времени фотокарточку Мишутина в штатском и при этом пояснил:
— Мой дядя по матери. Были слухи, что он тоже в «остлегионе» служил. Но точно — неизвестно.
Бочаров, прижмурив глаза, долго рассматривал фотографию и наконец решительно сказал:
— Нет, мне такого не приходилось видеть.
— А сама его фамилия — Мишурин — тебе ничего не говорит?
— Мишурин? — Головастик раза три прошептал это слово толстыми губами. — Не слыхал.
— Ну, а сходные, похожие на эту фамилии, например, Мишулин, Мишукин или Мишутин?
Бочаров в непривычном умственном усилии закатил под лоб глаза, пытаясь расшевелить свою память, потом отрицательно помотал головой. А минуту спустя, как бы извиняясь перед гостем, что не мог ему помочь, сказал:
— Ведь «остлегион» был не один. Тот, в котором я служил, совсем небольшой, использовался немцами на западном фронте для охраны железной дороги в прифронтовой полосе.
— А инспектировать, проверять вас сверху кто-нибудь приезжал?
— Само собой. Немецкие офицеры приезжали. В «осте» все командиры были из немцев.
— Тебе не приходилось слышать, в разговоре друг с другом немецкие офицеры не упоминали этой фамилии?
— Затруднительно сказать. — Бочаров поскреб щетинистый, давно не бритый подбородок. — Времени-то с тех пор сколько прошло!
Сологубов задал ему еще с десяток вопросов. Но в ответ ничего интересного не услышал, если не считать совета, как разыскать в Западном Берлине двух бывших сослуживцев Головастика по «остлегиону».
На этом их разговор и кончился. Прощаясь, Петр сунул в карман Бочарову лиловый полусотенный билет («Ребятишкам на гостинцы») и вышел из душной комнаты на улицу.
Приехав в отель, он долго не ложился спать, сидел у себя в номере перед раскрытым окном и напряженно думал, по каким направлениям надо теперь действовать, чтобы добиться ощутимых результатов по делу Мальта — Мишутина.
Помня настоятельный наказ Дружинина воздерживаться от активного изучения Мальта до приезда связника из Москвы, Сологубов все это время собирал по крупицам сведения для его словесного портрета. Но, странное дело, чем больше он занимался такой работой, тем меньше у него было ясности в представлении об этом человеке. Данные о внешности, манерах, привычках Мишутина, полученные Сологубовым в Москве, подтверждались на Мальте лишь частично. Было много сомнительного и противоречивого. Разговор с Бочаровым тоже ничего не дал, надежды не оправдались... Что же предпринимать теперь?
Ресторанчик был по-воскресному полон. Гул пьяных голосов в душном, насыщенном запахами кухни воздухе смешивался с пронзительными всхлипываниями саксофонов. На крохотной эстраде, за синеватой кисеей табачного дыма, кривлялась безголосая певичка с полуобнаженным пышным бюстом.
Сологубов прошел к столику в дальнем углу у окна. Романов, не вставая, протянул ему мягкую влажную руку, пригласил сесть. Перед ним стояли четыре кружки с темным пенистым пивом, в тарелке золотисто желтела солоноватая соломка на закуску.
— Угощайтесь, Петр Константинович, — сказал он и тут же в один прием опорожнил свою толстого стекла посудину.
Эта их встреча была не первой. В пятницу Сологубова должен был принять Околович. Но тот неожиданно заболел, и секретарша отвела Петра в кабинет к Романову.
Что собой представляет этот ближайший подручный Околовича, Сологубов немного знал от Кантемирова. Настоящая его фамилия Островский, сын польского шляхтича, подполковника царской и полковника белой армий. В годы Отечественной войны Островский — Романов в оккупированном немцами Днепропетровске редактировал профашистскую газету, был агентом гестапо. После разгрома гитлеровцев бежал в Западную Германию, вступил в контакт с разведкой США, стал ее активным прислужником.
«Этот прохвост, вот увидите, далеко пойдет, — сказал о нем Кантемиров. — Дай срок, и Поремский, и Околович еще будут у него на побегушках. И не потому, что он семи пядей в лбу, нет — это заурядный корыстолюбец. Тут причина другого рода. У Романова есть влиятельный американский покровитель, имеющий прямое отношение к руководству НТС, один из генералов в европейской штаб-квартире ЦРУ С ним Романов сблизился на почве гомосексуализма. Вот этот американский генерал и тянет своего друга сердца в самые верха НТС»[2].
