Богдан Сушинский - Черный легион
— Как считаете, в моей интонации не было ничего такого?..
— Похоронного? — спросил Скорцени. — Пока не наблюдается.
— Может быть, арестуете еще во дворе? Мне бы не хотелось, чтобы моя обитель оказалась оскверненной.
— Оскверненной? Чем? Арестом человека, который шантажирует вас? Вы удивляете меня, архиепископ. Вы меня просто удивляете.
— Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду не столько арест, сколько кровь, — чуть тверже уточнил Шарден, стараясь придать своему лицу как можно больше одухотворенности.
— Нет, вы слышали, Гольвег? — апеллировал штурмбанн-фюрер в пустоту, за ширмой которой, невидимый и неслышимый скрывался его агент. — Можете поверить, что эти чудовищные обвинения относятся ко мне?
— Кровью врага не оскверняют, кровью врага освящают жилище, — духом святым отозвался эсэсовец.
Скорцени осталось лишь указать на этот невидимый, почти божий глас рукой: «Вот, пожалуйста». И добавить:
— Тем более, когда речь идет о жилище римлянина. Да-да, истинного римлянина. Вы меня все больше и больше удивляете, архиепископ.
— Разве что вы имеете в виду осквернение изменой, — неожиданно все испортил Гольвег. — Тогда ясное дело.
38
Тото появился с опозданием на пять минут.
«Для англичанина это непозволительно, — возмутился Скорцени. — Когда работаешь с английской разведкой, полагаешься на пунктуальность ее сотрудников. Распустились».
Водитель остался в машине. Сотрудник, сопровождавший Тото, первым вошел во двор — калитка уже была открыта — и, пройдясь по аллейке, настороженно осмотрел его.
— Раньше Тото появлялся один. И был смелее, — дрожащим голосом засвидетельствовал архиепископ. — Вот что значит предчувствие.
— Хватит молиться, — прервал его Скорцени, скрываясь за дверью, уводившей из кабинета архиепископа в опочивальню. За другой дверью ангелом-хранителем витал Гольвег. Мулла залег на верхней площадке внутренней мраморной лестницы.
Все, казалось, было продумано. Однако в последнюю минуту, когда у ворот уже прозвенел звонок и Шарден пошел встречать гостя, Скорцени вдруг изменил свое решение, посчитав подслушивание под дверью недостойным себя. Вышел и спокойно уселся в кресло между камином и статуей какой-то святой, возможно, самой Девы Марии. В христианство, как и в святости иных религий, он старался не углубляться. Даже в тайны Шамбалы, таившей в себе кое-что поинтереснее библейских откровений вроде «Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду и братьев его; Иуда родил Фареса и Зару от Фамари; Фарес родил Есрома; Есром родил Арама…»
На дальнейшее чтение Нового Завета Скорцени уже не хватало. В жизни, как он считал, ему многое удалось постичь, но почему подобные еврейские бредни половиной человечества почитались за Святое Писание — этого он постичь не мог. Тем не менее такое отношение к библейским святыням не помешало ему, взглянув на Деву Марию, на всякий случай проворчать: «Вы уж мадам, если что… Агенты иногда ведь и палят. Даже английские».
— Входите, входите! — добродушно пригласил он красавца Тото, на котором великолепно скроенная сутана из прекрасного антрацитово-черного сукна выглядела внушительнее, чем кираса на кирасире.
— Это мой гость, — приготовился к объяснениям архиепископ, появляясь вслед за монахом. Для него явление «Скор-цени в кресле» тоже оказалось совершеннейшей неожиданностью.
Однако объяснять и долго приглашать Тото не пришлось. Монах попятился было к двери, но тут в комнату ворвались двое громил-парашютистов, мгновенно оглушили его, подхватили под руки и поставили на колени то ли перед Девой Марией, то ли перед Скорцени.
— Штурмбаннфюрер, оружия при нем нет! — парашютист был настолько удивлен этим, что, взглянув на шефа, еще дважды ощупал Тото от шеи до пят. У него в голове не укладывалось, как можно явиться на такую рискованную встречу без оружия.
— Святые люди, фельдфебель, — развел Скорцени руками, в каждой из которых было по пистолету. — Нам с вами этого не понять.
— Идиоты святыми не бывают.
— А святые идиотами?
Фельдфебель мрачно уставился на Скорцени. Лично для него ответ был ясен: все святые — идиоты. Это же ясно как Божий день.
Но когда Тото начал приходить в себя, пистолеты в руках штурмбаннфюрера сменились Библией, услужливо поданной ему архиепископом. Эту Библию Скорцени приметил заранее. Только потому, что она оказалась на немецком. Теперь он потребовал это Святое Писание, и Шарден подал его с такой же опаской, с какой подают нож ребенку.
— Зачем она вам? — очевидно, архиепископ решил, что Скорцени собирается отпевать монаха Тото.
— Как считаете, если немецкий диверсант читает Библию диверсанту английскому или американскому, это не является
богохульством? — поинтересовался штурмбаннфюрер на всякий случай.
— Само по себе чтение Святого Писания всегда свято.
— Вот как?
— Даже если совершается оно последним злодеем, — заверил его архиепископ.
— Относительно злодея вы, пожалуй^ правы.
39
А приходил в себя монах Тото с трудом. Уже однажды очнувшись, он снова впал в забытье. Очнувшись же во второй раз, повертел головой, пытаясь окончательно вырваться из наваждения, которое преследовало его.
«Арам родил Аминадава, — пробивалось до его слуха через гул в голове. — Аминадав родил Наассона; Наассон родил Салмона; Салмон родил Вооза от Рахавы…»
«Господи, что это?» — взмолился он, уставившись на Библию, слегка подрагивающую в руках человека, чье лицо было изуродовано шрамами.
«…Вооз родил Овида от Руфи; Овид родил Иессея…» Могучий гортанный рокот долетал до помутненного сознания Тото откровением моисеевым, а потому казался неземным. А Скорцени все старался, старался так, что лепнина на потолке, казалось, вот-вот обрушится на головы слушающих его.
«Иессей родил Давида царя; Давид царь родил Соломона…»
Монах приподнял голову и нервно повертел ею, пытаясь понять, что здесь происходит.
— Что это вы, Тото, мотаете головой, как лошадь, да еще и морщитесь? — кончилось терпение Скорцени. Парашютисты по-прежнему заставляли гостя оставаться на коленях. — Вам что-то не нравится в Новом Завете? В Англии чтят свои староанглийские заветы? Или, может, кюре неподходящий? Нет, вы говорите, говорите. Я не папа римский, за глупость человеческую от церкви не отлучаю.
— Кто вы? — едва вымолвил Тото, когда рыжий парашютист запрокинул его голову и ввинтился стволом браунинга в шею.
