Старуха - Михаил Широкий
Всё было без толку. Дверь стояла будто заговорённая, как мощная нерушимая стена, сокрушить или хотя бы немного поколебать которую было не в человеческих силах. И он прекратил попытки сделать это, уразумев их бессмысленность. А заодно и свою обречённость. Он понял вдруг, что всё происходящее с ним сейчас, эта обрушившаяся на него как снег на голову катастрофа – не случайность, не трагическое стечение обстоятельств. И, уж конечно, не глупый розыгрыш, учинённый его приятелями; какими бы они ни были, но запереть своего друга в его же сарае и поджечь, чтобы понаблюдать, как, задыхаясь в дыму и сгорая живьём, он в отчаянии ломится наружу, – это было бы чересчур даже для них. Дело тут, очевидно, было в другом, а именно – в старухе-ведьме, с которой он так опрометчиво, не подумав как следует, связался и которую, совсем уж не просчитав возможных последствий, в безумном мальчишеском порыве оскорбил.
И последствия не заставили себя долго ждать. Они наступили практически сразу же, без оттяжек и проволочек. Старая карга, по-видимому, не принадлежала к числу людей, кротко и безропотно сносящих оскорбления и обиды и подставляющих другую щёку. И, судя по всему, она решила не откладывать дела в долгий ящик и наказать зарвавшегося, распустившего язык юнца немедленно. Причём наказать так, чтоб другим неповадно было, чтобы всем без исключения это послужило наглядным и внушительным уроком. И чтобы те, кто, даже несмотря на то, что было до этого, всё ещё сомневались или не до конца уверовали в наличие у неё загадочной, недоступной разумному объяснению, превышающей человеческое понимание силы, дающей ей магическую, непостижимую власть над людьми, которой она пользовалась часто и, видимо, не без удовольствия, – окончательно убедились в том, на что она способна и к чему может привести малейший конфликт с ней…
Всё это мгновенно, вихрем пронеслось в его отуманенном, гаснувшем сознании, когда он, обессиленно привалившись спиной к двери и понемногу сползая вниз, остановившимися, распахнутыми от ужаса и слезившимися глазами смотрел, как чёрное, непроницаемое дымное облако, разрываемое то тут, то там багровыми огненными всполохами, надвинулось на него вплотную и вскоре накрыло его своей плотной удушающей завесой. После этого он не видел уже ничего, кроме плавно, волнообразно колебавшейся перед ним тёмной, разъедавшей глаза пелены, то и дело прорезаемой, точно грозовая туча молниями, мрачными кроваво-красными вспышками и пронизанной нестерпимым, обжигающим жаром, так что внутренность горящего сарая превратилась в настоящее пекло.
К этому добавлялось мучительное, всё усиливавшееся удушье. Воздуха в сарае уже практически не осталось, и Серёга вдыхал в себя обволакивавшую его со всех сторон горькую тошнотворную гарь, отчего его начало мутить, закружилась голова, потемнело в глазах. А по телу стала разливаться невероятная слабость и изнеможение, заставившие его окончательно сползти на пол и почти без движения, в полуобморочном состоянии, скорчиться у подножия двери, так и оставшейся для него неодолимой преградой, в тупом, безучастном ожидании неизбежного и непоправимого…
В сознание его привело резко и ощутимо коснувшееся его лица горячее, опаляющее дыхание пламени, – оно, не так быстро, как дым, но так же неуклонно и неудержимо распространяясь повсюду, мало-помалу подбиралось к нему. Очнувшись от своего короткого – но едва не превратившегося в вечное – забытья, он, уже не осознанно, а скорее инстинктивно пытаясь хоть немного отстраниться от наступавшего огня, порывисто подался назад и вжался в дверь. При этом он в очередной раз втянул в лёгкие разлитый вокруг тяжёлый удушливый смрад и, начав задыхаться, судорожно дёрнул головой и припал лицом к оказавшейся рядом узкой щели в двери, через которую снаружи пробивался крошечный клочок дневного света и вливалась тоненькая струйка свежего воздуха. Он несколько раз жадно глотнул эту крупицу животворного чистого воздуха и, чуть-чуть отдышавшись и откашлявшись, поднёс к щёлке глаз. И то, что он увидел, – даже несмотря на застилавшую его взор густую серую муть, – заставило его замершее сердце вздрогнуть и радостно заколотиться, а из стеснённой груди исторгло глухой, придушенный стон.
На небольшом, доступном его глазу, пространстве перед сараем стояли люди! Много людей, целая толпа. В основном жители соседних домов, которых он узнал почти сразу же. Разглядел он среди них и нескольких своих приятелей, находившихся ближе всего, в считанных метрах от него. Все они, привлечённые пожаром, с огромным интересом, едва ли не с удовольствием наблюдали это захватывающее, живописное зрелище, переговаривались, покачивали головами, жестикулировали, очевидно обмениваясь впечатлениями от увиденного. Ни у кого, за исключением двух-трёх бабулек, не было на лице ни тревоги, ни участия. Только праздное любопытство и отчасти даже определённое удовлетворение, словно каждый в этой толпе был рад, что горит чужой сарай, а не его собственный.
Хотя, конечно, выражения их лиц, скорее всего, резко изменились бы, если бы они узнали, что в полыхающем, точно гигантский факел, объятом бушующим пламенем и окутанном клубами дыма сарае наглухо, как в мышеловке, заперт его хозяин – задыхающийся в ядовитом чаду, опаляемый подступающим огнём, уже почти утративший надежду на спасение и приготовившийся попрощаться с жизнью. Но они не знали этого и продолжали как ни в чём не бывало любоваться пожаром, достигшим к этому времени наибольшей силы.
Увидев, что он не один, что рядом люди, масса людей, его друзей и соседей, и его отделяет от них только эта проклятая, будто в самом деле заколдованная дверь, к которой он притиснулся, буквально врос всем телом, так как это был единственный и последний уголок в пылающем сарае, каким-то чудом ещё не охваченный огнём, – Серёга, чтобы дать знать о себе, привлечь внимание, показать, что он тут, совсем близко, в двух шагах
