И придет большой дождь… - Коршунов Евгений Анатольевич
Он старался сохранить выдержку.
— Вы опять лезете к Николаеву, — тихо, но очень твердо отчеканил Прайс, приблизив к Роджерсу свое лошадиное лицо. — И я вам советую, слышите? Оставьте парня в покое!
— Да как вы смеете! — Голос Роджерса сорвался от ярости до свистящего шепота. — Вы… Вы…
— Хотите взять реванш за «Хамелеона»? — Прайс говорил холодным и жестким тоном. — Поверьте мне, жажда мести и сведение личных счетов никогда не приводили к добру. Потешите свое самолюбие, но повредите делу империи… то есть…
Роджерс злорадно ухватился за оговорку.
— Империи? Это вы все еще служите прошлому, сэр. Я же… Он не договорил: Прайс уже не слушал его, глаза старого полицейского были пустыми, он отвернулся и вошел в дом.
Роджерс на минуту задержался, перевел дыхание. Но собраться ему удалось не сразу: эта старая полицейская лиса угадала то, что Роджерс тщательно скрывал даже от самого себя: он ненавидел Николаева. И если других противников он устранял спокойно и безразлично, словно снимая с доски шахматные фигуры, то с этим русским мальчишкой было все по-другому. Он стал личным врагом. Нет, Роджерс не разрабатывал какие-то специальные планы против Николаева, но если этот парень сам ухитрялся подставляться под удар… Какого черта, например, ему нужно было болтаться на пляже, когда…
Полковник вздохнул (теперь он был спокоен) и вошел в просторный холл, где уже как ни в чем не бывало вышагивал на своих журавлиных ногах Прайс.
В холле было прохладно — неслышно работали скрытые кондишены. Холл напоминал музей. У двери стояли два огромных барабана — один с женскими признаками, другой — с мужскими. Они были привезены из Ганы. По стенам на прочных стеллажах расставлены деревянные скульптуры. Здесь были фетиши — непонятные существа, в которых смешались черты людей, зверей, птиц, змей и ящериц; в позах безграничного покоя застыли фигуры «предков», украшенные бусами, наряженные в яркие тряпочки. На некоторых из них сохранились бурые потеки — следы жертвенной крови. По поверьям, в них жили души давно умерших.
На стенах висели маски — огромные, страшные, окаймленные рафией, похожей на крашеную солому. Это были настоящие обрядовые маски, а не подделки для европейцев.
Одна стена была целиком отведена под оружие: от старинных португальских ружей и современных самодельных самопалов — до вилкообразных ножей бамелеке, прямых туарегских мечей, хаусанских кинжалов, луков с отравленными стрелами.
По закону Гвиании, пробитому сквозь равнодушие местных министров одним энтузиастом-англичанином, сорок лет жизни отдавшим собиранию и сохранению знаменитой гвианийской скульптуры, подобные сокровища запрещалось вывозить из страны. Но сэра Хью это не беспокоило: по сравнению с теми сокровищами, которые его страна продолжала вывозить из Гвиании, все это было сущим пустяком.
Каждый раз, бывая здесь, Роджерс любовался коллекцией, находя в ней все новые и новые приобретения. Его увлекала африканская скульптура. Это и неудивительно. Редко кто из европейцев, живших в Гвиании, удерживался от коллекционирования.
2Сэр Хью взял себе за правило — давать посетителям побыть несколько минут наедине с его коллекцией. Ему льстило внимание знатоков к его хобби, которое в будущем могло обеспечить довольно кругленькую сумму: Европа сходила с ума по «примитивному искусству» Африки.
И сейчас он дал гостям целых двадцать минут побыть в этом музее, затем легко сбежал по лестнице — загорелый, сухощавый, в голубом костюме яхтсмена. Костюм означал, что беседа будет неофициальной.
Роджерс и Прайс именно так это и поняли.
— Хэлло! — весело бросил посол на ходу. Они обменялись рукопожатиями.
— Джентльмены, я предлагаю перейти на веранду… Посол сделал приглашающий жест и, не дожидаясь ответа, легким шагом прошел к раздвижной стеклянной двери.
Веранда была большая и просторная, она выходила прямо к темной ночной воде бухты Луиса. В кажущемся беспорядке здесь были расставлены глиняные горшки разных размеров — белые, синие, красные, в них росли причудливые тропические растения.
Все трое уселись в плетеные кресла. Слуга-гвианиец в белоснежном кителе пододвинул каждому по маленькому, так называемому «питейному столику», аккуратно положил на столики небольшие салфетки из рафии.
Другой слуга принес сода-виски со льдом.
— Ваше здоровье!
Посол поднял тяжелый хрустальный бокал. Прайс и Роджерс последовали его примеру.
На веранде было прохладно. С океана тянул свежий бриз, пахнущий солью. Бриз шелестел в кронах пальм, нависших над верандой, невидных в темноте. Напротив блестела цепочка огней, там был порт. Маленький огонек полз туда по черной воде — утлое каноэ с керосиновой лампой на носу. Было удивительно тихо.
— Тихо, — сказал Роджерс.
— Тихо, — подтвердил посол, поднося бокал к тонким губам. — Но не на Юге.
Он имел в виду Южную провинцию, где только что прошли выборы в провинциальный парламент и до сих пор бушевали страсти. Оппозиция утверждала, что результаты выборов были фальсифицированы.
Роджерс уже привык, что все свои неприятности посол сваливает на него:
— Эти болваны не знают удержу. Даже организовать выборы как следует не могли. Вот вам и результат…
— Но вы-то должны были знать, на что пойдет оппозиция! Ведь она развязала настоящую гражданскую войну.
— Наши соотечественники эвакуируют семьи, — меланхолично заметил Прайс.
Лицо Роджерса потемнело.
— Вы же знаете гвианийцев, сэр Хью…
— Политиканов, — уточнил посол.
— Хорошо, политиканов. Вы знаете, что для них потерять власть — это потерять все.
— Дейли бред, — вставил Прайс.
— Да, да, хлеб насущный. Это вам не Англия. Если у нас политик сломает себе шею, он не умрет с голоду…
— И ему не надо кормить многочисленную родню, — последовало уточнение все того же Прайса.
— А что в Гвиании? Если кто-то дорвался до министерского поста, все министерство будет забито его родственниками. Или теми, кто сможет ему дать хорошую взятку. Зато родню своего предшественника он немедленно выкинет с насиженных мест.
Посол кивнул.
— Если же предшественник успел наворовать на государственной службе, «вкусил власти», он будет стараться вернуться всеми силами!
— А если не успел?
Прайс меланхолически потягивал виски.
— Такого случая еще не было. Если человек не берет взятки, его просто считают дураком. В Гвиании политика — кратчайший путь к обогащению. Иначе ее здесь никто не рассматривает. Сколько миллионов нахапал нынешний министр хозяйства?
Посол прищурился.
— Пять? Десять?
— По нашим данным — до пятидесяти. И все эти миллионы — в швейцарских банках.
— А мы даем им займы, — съехидничал Прайс. Сэр Хью недовольно поморщился.
— Не забывайте, что в этой стране у нас особые обязательства…
Прайс иронически прищурился.
— Конечно, мы создали здесь витрину западной демократии. И вот она действует: последние выборы в парламент — сплошное жульничество!
Сэр Хью усмехнулся.
— Вы рассуждаете как коммунист, дорогой Прайс!
— На старости лет я вступил в компартию.
— Все шутите…
— Если бы.
Лицо Прайса потемнело.
— Мне больно видеть, как на глазах разваливается то, что осталось от империи. Нас поддерживают лишь феодалы Севера, да и то… Что мы знаем о происходящем в их глиняных замках?
— Севером занимается один из наших лучших агентов, — возразил Роджерс.
— Черный? — скривил губы Прайс.
— Европеец. Человек с опытом и хорошо знающий те края. Он и сейчас где-то там.
— И вы ему верите? Трудно представить себе, чтобы порядочный человек…
Прайс не окончил фразу и с презрением пожал плечами.
— У меня есть средство заставить его работать, — жестко отрезал Роджерс.
Прайс покачал головой.
— И все же, джентльмены, вы никогда не задавались вопросом: почему мы, порядочные люди, все время выступаем в союзе с какими-то подонками?
