Кир Булычёв - Искатель. 1997. Выпуск №1
Жулик сбегал к времянке, вернулся, проверил, все ли на месте, и убежал снова. Он был здесь свой и ничего не боялся.
Через две минуты они оказались на бетонной площадке. Перед ними стояла голубая бытовка, за ней скелетом щуки изгибался Метромост, который так и не успели отремонтировать.
— Эй! — крикнул Пыркин. Голос его вновь звучал уверенно. — Принимайте гостей.
Из времянки вышла грузная женщина на слоновьих ногах.
В ней было столько жира и мяса, что свекольные щеки выпирали наружу, прижимая темные глазки. Плотные, туго завитые волосы покачивались над головой, словно девственный лес Амазонки, губы были накрашены ярким красным цветом. Одета была женщина в некую бесформенную хламиду из синего бархата, но главной ее особенностью было обилие золотых украшений. Егору показалось, что она вот-вот рухнет под тяжестью золотых и жемчужных ожерелий и браслетов, а колец на ее толстых пальцах было столько, что самих пальцев не было видно — лишь их кончики с красными ногтями высовывались из золотых футляров.
Из-под платья виднелись синие шаровары, какие любят носить в домах отдыха пенсионеры — Егор как-то навещал дедушку в Барвихе. Туфли были тоже золотыми, с загнутыми носками, как у красавицы из мусульманского гарема.
— Гляди-ка, — произнесла женщина басом. — Молодежь явилась не запылилась.
Из-за спины женщины выглянуло низкое и широкое в плечах существо ростом с Люську, но пожилое.
— Давно пора, — сказало существо. — Нам нужна свежая кровь.
Существо было облачено в черные брюки и черный фрак — наверное, так одевались могильщики и гробовщики.
Оно вынуло руку из-за спины. В руке был черный, блестящий, правда, погнутый цилиндр. Существо надело цилиндр, видно рассчитывая, что станет выше ростом.
— Подходите, не стесняйтесь, — сказала толстуха. — Чего уж, мы с вами одна семья.
— Это Люська Тихонова, — сообщил Пыркин, не скрывая радости. — Представляешь, соседка по дому. Надо же, такое совпадение.
— У тебя все время совпадения, — проворчало существо в цилиндре. — Мне приятно встретиться с новыми добровольцами. Как тебя зовут, корнет?
Человек глядел на Егора стеклянными бешеными глазами. И хоть был на голову ниже его, показался Егору высоким и имеющим право приказывать.
— Егор!
— Фамилия, спрашиваю!
— Чехонин.
— Неправильно! Еще раз!
— Егор Чехонин. Георгий Артурович Чехонин.
— Из дворян?
— Кончай, Партизан, дети проголодались с дороги. — Толстая женщина отодвинула его, зазвенели браслеты. — Сейчас чай будем пить. Вениамин, — обернулась она к Пыркину. — Вы не возьмете на себя эту задачу?
— С удовольствием, Марфута, — ответил Пыркин. И уничижительное имя прозвучало в его устах уважительно, почти подобострастно.
— А ты выпить принес? — спросила Марфута.
— В некотором смысле одна сохранилась.
Пыркин вытащил из-за пазухи последнюю бутылку водки.
— Пришлось от нелюдей отбиваться. Жулик спас.
— Да, — произнес Партизан. Непонятно было — с маленькой буквы его произносить или с большой. — Теряем людей. Ты за Жуликом получше смотри, сведут его у тебя.
— Ты точно знаешь? — спросил Пыркин.
— Сейчас только что проезжал самокатчик из дворца, — сказала Марфута. — Узнавал, не держим ли мы животных. Я спросила, каких животных он имеет в виду. Есть указание, говорит, привезти на Киевский собаку. Очень они ее там хотят испытать. Сюда, говорят, только люди попадают. А животные не попадают.
Жулик словно почувствовал, что речь идет о нем, подбежал к Пыркину и улегся у него в ногах.
— Не попадают, не попадают, — проворчал Пыркин. — Неужели хуже людей? Неужели у него тоже не бывает чувства полной безысходности, когда тебя никто не любит и все хотят на живодерню отдать?
Пыркин пошел в дом, а Жулик затрусил за ним, что вызвало реплику Партизана:
— Собакам не место в доме.
— Помолчал бы! — огрызнулся Пыркин.
— Пока что я руковожу нашим небольшим коллективом, — сказал Партизан.
Егор спросил Люську:
— Ты есть хочешь?
Спросил, потому что вспомнил, как сам он был голоден совсем недавно, новогодней ночью.
— Не знаю, — ответила Люська. — Погляди.
Между бытовкой и рекой на площадке грудой лежали цилиндры, шляпы, фуражки, каски и кепки.
Марфута перехватила взгляд Люськи и ответила за Егора:
— Это Партизан собирает. Ему все носят. Он по размеру ищет и по форме. У него голова как груша.
И Марфута засмеялась, оставив Егора в недоумении, шутит она или нет.
— А почему он Партизан? — спросила Люська.
— Пускай сам скажет.
— Пожалуйста, я готов, — ответил Партизан. Он уселся на стул с рваным мягким сиденьем, что стоял, прислоненный спинкой к голубой стенке бытовки.
Изнутри зазвенело.
— Пыркин опять чашку разбил. На него не напасешься, — сказала Марфута. — У него руки дрожат от алкоголизма. Алкоголизма не осталось, а руки дрожат.
— А ты бутылку в холодильник поставила? — спросил Партизан.
— Поставила, поставила, рассказывай, дети ждут.
У Егора возникали все новые и новые вопросы. Страха не было — попал в незнакомую взрослую компанию, как в гости. Страх рождается от одиночества или непонятной угрозы. А здесь все было мирно, даже безмятежно.
Конечно, эта безмятежность была ненастоящей, но лучше она, чем велосипедисты.
— Моя биография укладывается в пять строк, — сказал Партизан. — Я был поручиком Ингерманландского полка. Слыхали о таком? Не слыхали, не важно. Теперь мало кто помнит. А у нашего полка была славная история. Во время Первой мировой войны.
— Партизан, не надо подробностей. Подробности, дай бог, потом расскажешь. Ты суть дела.
— Марфута. Я могу и замолчать. Если ты все знаешь лучше меня.
Личико Партизана густо покраснело. И это было особенно странно, потому что у всех здесь, то ли от малокровия, то ли от освещения, лица казались серовато-тусклыми. А глаза блестели, как у больных.
— Говори, говори. — Марфута пошла, тяжело ступая, в бытовку, и от ее шагов домик задрожал.
— Во время Гражданской войны, — произнес Партизан, — мое подразделение действовало в тылу у красных частей. Меня боялся сам Троцкий. Белые партизаны поручика Веснина! Мы пленных не брали! Славное время, залетная песнь! А потом меня схватили. Повязали. Затащили в подвал. И я попал в лапы к совдеповскому профессору, который научился уменьшать людей. Вы поверите, что до плена во мне было две сажени роста? Я ведь Гейдельберг кончал! Этот Фридрих Иванович Мольтке производил опыты над пленными. За три недели он уменьшил меня вдвое.
