Владимир Рыбин - Искатель. 1987. Выпуск №1
Внезапно Дынник нырнул под танк, выдернул из свертка длинный меч, высоко поднял его над головой. И застыл, не зная, как выразить картину, вдруг возникшую перед ним,
…Бородатый воин в шлеме и кольчуге машет мечом в сторону воротной башни. Мужики торопливо закрывают ворота, бегут на стену ремесленники, не успевшие снять фартуки, с топорами в руках, бабы с серпами, воины в тяжелых кольчугах. Все бегут, тащат на вал бревна, камни. Молодая женщина, с круглыми от ужаса глазами, прижимает к себе ребенка. Старик с клюкой все норовит остановить кого-нибудь, расспросить — что такое содеялось?
А над степью пыль. Лохматые лошаденки, копья с конскими хвостами на концах. Вся эта сила, невиданная, неслыханная, валом валит на высоту, на городок, замерший за крутым обрывом, растекается половодьем по окрестным полям и перелескам…
— Товарищ лейтенант, пыль!
Вскочили все разом, уставились в замутненную зноем даль. Там, где лесок ломал безупречную линию горизонта, стлалось белесое облачко.
Лейтенант вскинул бинокль, разглядел несколько черных точек, похожих на безобидных жучков, крикнул, не оборачиваясь:
— По местам!
Зашумела, зашебуршила и замерла засада. Теперь автомашины можно было разглядеть простым глазом. А в бинокль лейтенант уже ясно видел солдат в кузовах. Не мог только сосчитать машины, первые пять ясно различались, а сколько дальше, в пыли, — не понять. Ему хотелось, чтобы их было много, как можно больше. Тогда уж ни один снаряд не пролетит мимо, каждая пуля найдет цель. Лихорадочное состояние овладевало им, знакомое по самым первым боям, когда еще не привык к крови и гибель друзей казалась неестественной. Его радовала и пугала эта внутренняя дрожь, похожая на озноб. Радовала потому, что вместе с ней уходили нерешительность и скованность, появившиеся с приходом Марыси. А пугала возвратом комплекса неопытности, будто он и не воевал вовсе, будто все ему предстоит впервые.
— Не стреля-ать! — тонко закричал он. — Команда «Огонь!» по выстрелу пушки!
Пыль совсем затянула дорогу, стлалась над полем густой дымовой завесой. Некоторые машины выскакивали в сторону, ехали по нескошенным хлебам, но на тряской пашне быстро отставали и снова ныряли в пыльную пелену.
Держа в прицеле первый грузовик, Меренков ждал, когда тот выедет на ближний изгиб дороги. Не было теперь перед ним ни Марыси, ни друзей-товарищей, живых и погибших, вся жизнь, все мечты и надежды слились в одно-единственное желание — не промахнуться первым снарядом. Он бормотал машинально себе под нос какие-то слова и очень бы удивился, если бы понял, что бормотал:
— Господи, не дай промахнуться, не дай промахнуться, не дай!..
То, что входит в человека в пору детства, живет в нем до последнего часа. Так, самому крепкому парню в тяжкую минуту хочется заплакать.
Выстрел громыхнул, как показалось лейтенанту, совсем неожиданно. Звонко вылетела гильза, и звон ее захлебнулся в гильзоулавливателе. Знакомо запахло пороховой гарью. А разрыва все не было видно, и лейтенант еще успел удивиться, как медленно в иные секунды может тянуться время.
Ему повезло с первым выстрелом. Снаряд угодил в кабину грузовика, разбросал солдат, сидевших в кузове. Это он сразу засек наметанным глазом. А в следующий миг вскинулся черно-огненный сноп: вспыхнул бензин. Второй, третий, четвертый снаряды рванули в стороне от машин, но это не беспокоило: осколки все равно доставали. Он не слышал, как прицельно тюкали винтовки красноармейцев, как суматошно частили десятки немецких автоматов, посылал снаряд за снарядом по черневшим в пыли и дыму пятнам автомобилей, торопясь, крича so весь голос, ругая заряжающего за то, что медлит.
И вдруг лейтенант увидел, что стрелять больше уж не по кому. На дороге полыхали четыре костра, а уцелевшие грузовики прямо через хлеба уносились к дальней роще.
И затихло поле. Отзвенело в ушах оглушающее эхо стрельбы, снова стало слышно, как срезанные ветки, укрывающие башню, царапаются под ветром о горячую броню. Пороховую гарь быстро вытянуло в открытый люк. Лейтенант выглянул, и первое, что увидел, — маячившую над зеленью кустов круглую перевязанную голову Дынника.
— Не двигаться! — закричал он. — Прекратить движение!
Снова нырнул в башню, припал к прицелу, готовый не снарядом, так пулеметной очередью срезать тех, кто откроет огонь по высоте. Ясно было, что там, в густой пшенице, валялись не только убитые да раненые, но прятались и уцелевшие гитлеровцы. Но они не стреляли, ждали.
И сержант Гаврилов, сидя в своей ячейке, недоумевал по поводу столь внезапно оборвавшегося боя, и даже неопытный Дынник все порывался встать, чтобы посмотреть, куда подевались немцы. У Дынника это был первый настоящий бой. Попавший в маршевую роту, он с первого дня призыва только и делал, что маршировал. Сначала к фронту, потом в обратном направлении, пока не выяснилось, что маршировать уже некуда — кругом немцы. Он снова привстал и опять никою не увидел. Только полыхали четыре костра посреди поля.
Какой-то звук донесся с неба, то ли посвист, то ли шум, и вдруг на высоте громыхнуло. Дынник присел в ячейке, так что один только штык остался торчать над бруствером. Приподнялся, увидел растекающийся дым на том месте, где еще недавно стояла часовенка, и ужаснулся: это ведь и по собранным останкам защитников городища может угодить снаряд, и по свертку древнего оружия, которым Дынник собирался удивить своих коллег — историков…
Новый взрыв прогремел ближе. И зачастило, забухало на высоте. Снаряды рвались с оглушающим треском, обдавая даже далеко находящихся бойцов тугими волнами сухой пыли и вонючего, удушливого дыма.
Самого близкого разрыва Дынник не слышал. Его вдруг ударило головой о приклад собственной винтовки, или, как ему показалось, винтовка, вырвавшись из рук, ударила его, и все исчезло.
Долго, мучительно выкарабкивался он из какой-то ямы в ватном беззвучном мире, окружавшем его. Мелькали перед ним лица, руки, спины, он напрягался, стараясь остановить это мельтешение, собрать из разрозненных частей что-то целое, как в детстве собирал картинки из кубиков. И вот снова увидел бородатого человека в шлеме и кольчуге, размахивающего мечом, раздирающего рот в неслышном крике. И старика увидел, хватающего за руки бегущих людей, и толпу на городской стене, и человека со стрелой в спине, изогнувшегося в смертельном рывке. И дымы над степью, и речку под стеной, красную от крови, от закатного солнца, от пожарищ. Он тоже кричал, но не слышал своего голоса. Царапал ногтями оползающие стены ямы, задыхался от спешки, и все казалось ему: от того, выберется он или нет, зависит жизнь или гибель всех этих людей, бьющихся на стенах.
