Алексей Леонтьев - Последняя радиограмма
— Вот бы взглянуть! — мечтательно вздохнул Чугунов.
— А ты попроси командира, — посоветовал Блинов. — Так и так, мол, комендор Чугунов желает сделать здесь остановку на предмет посещения концерта местного ансамбля песни и пляски.
Матросы тихо рассмеялись.
— Тише! — воскликнул Блинов. — Тише!.. Чуете? Поют будто…
Все затихли. И верно, порыв ветра донес далекий женский голос.
— Тоскует… — сказал Митрофанов.
— Кличет вроде кого-то… Может, он тоже в море ушел?
— Чужая печаль, а понятна…
— У нас на Урале девчата тоже славно поют, — проговорил Блинов. — А у вас, товарищ мичман, на Дону какие песни!
— У меня дома сейчас не до песен… — не сразу, глухо произнес Митрофанов. — Немец там…
Разом смолкли все разговоры. Исчезло очарование тропической ночи. Затих ветер. Не стало пряного запаха неведомых цветов. Смолк женский голос.
— Пора, товарищи! — строго сказал Митрофанов. — Надо и другим дать глотнуть свежего ветерка.
Мостик ненадолго опустел.
Мы обогнули мыс, и скрылись из виду огни костров. Только долго еще доносился затихающий перестук барабанов. Но теперь он мне в самом деле казался беспокойно-тревожным…
25 ноября. Сейчас все уже позади. Только что обошел лодку. Спят подвахтенные. Но люди на вахте возбуждены. Всюду разговоры, неохотно смолкавшие при моем появлении, а отвлекаться нельзя ни на секунду. Минувший день научил нас многому. Обманчиво пуст оказался Тихий океан. События последних часов не скоро изгладятся в нашей памяти…
Днем сигнальщик доложил, что видит бурун-чик на горизонте. Газиев вгляделся и крикнул:
— Всем вниз! Срочное погружение! Боевая тревога!
Через мгновение мостик опустел. Командир, рулевой, сигнальщики скатились вниз. Захлопнулся люк.
— Подлодка! — задыхаясь, сказал Газиев. — Идет прямо на нас!
Наша лодка с дифферентом на нос стремительно уходила вниз.
— Глубина пятнадцать! — доложил боцман.
— Задержаться на двадцати пяти! Моторы самый малый! Акустикам слушать!
Замерло все в отсеках. Ни звука. Мертвая тишина. Как будто не было здесь пятидесяти подобравшихся, готовых к бою людей.
Но тишина царила и за бортом. Сколько ни напрягали слуха акустики — ни звука в толще воды.
— Боцман, всплывай на перископную глубину! — приказал Газиев.
Лодка, качнувшись, поползла вверх. Газиев, подняв перископ до предела, напряженно ждал мгновения, когда откроется поверхность океана.
И вдруг голос акустика:
— Слышу шум винтов подлодки слева!
Все замерли. Срывающийся голос акустика:
— Слышу гул торпед! Идут слева от нас! Пеленг пятнадцать!
Теперь все решали доли мгновений.
— Заполнить цистерну балластного погружения!
Лодка камнем пошла на глубину.
Голос акустика:
— Торпеды проходят над нами! Шум винтов слева!
Газиев не отрываясь смотрел на глубиномер. Стиснул зубы.
— Ныряй на глубину!
Снова лодка рванулась вниз. Стрелка глубиномера летела по циферблату. 50 метров… 60…
— На семьдесят задержаться! — скомандовал Газиев. — Акустику слушать горизонт!
Опять замерли.
— Слышу шум торпед! Идут над нами! Шум винтов лодки по корме!
— Расстояние?
— Восемь кабельтовых.
— Пеленг?
— Тридцать градусов!
— Право сорок пять! Кормовые аппараты… Товсь!
Окаменело лицо Газиева. Сжались кулаки. Наконец он даст сейчас первый залп по врагу!
— Аппараты, пли!
Вздрогнул корпус лодки.
— Торпеды вышли!
Теперь все обратились в слух. У Газиева шевелились губы: считал про себя секунды.
Но секунды шли, а взрыва не было. И с каждым мгновением мрачнел Газиев.
Когда-то Шухов сказал мне: «Для подводника лучшая музыка — взрыв торпеды, посланной в борт вражеского корабля. И похоронный марш — тишина после промаха».
Его бывший помощник, видно, тоже усвоил эту музграмоту.
— Шум винтов подлодки справа по борту! — доложил акустик. — Пеленг сто двадцать!
Газиев очнулся.
— Лево на борт! Средний вперед!..
Так начался этот чудовищный поединок слепых. Все зависело от того, у кого окажутся крепче нервы. Маневрируя, нам удавалось уклониться от атак врага, но и наши торпеды не достигали цели.
После каждого промаха приливала кровь к смуглому лицу командира. Газиев забыл, что это лишь первый его бой, а противник может быть опытнейшим подводным асом, что весь экипаж нашей лодки держит только первый экзамен. Газиев понимал лишь одно: рядом враг и он должен во что бы то ни стало уничтожить его…
В отсеках считают вражеские торпеды, проносящиеся рядом.
— Пятая…
Бесконечно долго тянется время.
— Шестая…
Миновал еще час.
— Седьмая…
Все реже залпы. С каждой ушедшей торпедой противник становится осторожней.
Томительно тянется время. Нервы напряжены до предела. Слух обострен так, что, кажется, пролети муха — ее жужжание покажется грохотом бомбардировщика.
— Восьмая…
Еще одна торпеда проходит мимо. Но и нам никак не удается достать врага. Проиграет тот, кто первым окажется безоружным.
— Шум винтов прямо по носу, пять кабельтовых!
Слишком велик соблазн.
— Носовой третий… Пли!
И опять увернулся противник. У нас осталась одна торпеда. Последняя. Нам остается только ждать. Чтобы точно сказать, сколько прошло времени, мне придется заглянуть в вахтенный журнал. Мне показалось, до следующего возгласа акустика прошла вечность.
— Слышу торпеду слева по борту!
— Держать глубину!
Затаив дыхание, слышим, как совсем рядом проходит смерть. Это девятая торпеда противника.
Если неизвестная подлодка того же класса, что и наша, то и у врага остались всего одна-две торпеды. В этой борьбе, где ставка — жизнь пятидесяти людей, выиграет теперь тот, кто окажется более терпеливым…
Пятый час длится подводная дуэль. В лодке тяжело дышать. Но нельзя всплыть, освежить воздух. Надо ждать.
И мы ждем. Ждем, задыхаясь, обливаясь потом. От напряжения обручем стискивает голову. Мы ждем.
Но ждет и враг. Мы не знаем даже, чья это лодка. Японская, принявшая нас за американцев? Забравшаяся так далеко субмарина гитлеровцев? А может быть…
Враг затих. Мы не слышим больше шума его винтов. Отступил? Покинул поле боя? Ушел?
Газиев не выдерживает. Он приказывает подвсплыть, не продувая балласта, с помощью горизонтальных рулей.
Я с тревогой смотрю на него. Но приказ командира — закон.
Лодка подвсплыла. Глубина — тридцать.
