Владимир Беляев - Чекисты. Книга вторая
Тяжело дыша, Потап не знал, что сказать Хмаре, и в его белесых глазах было полное отчаяние.
— Орест читал это? — спросил Хмара.
— Не успел, — протянул Потап тихо, — не хотел читать…
— А ты?
Молчал Потап.
— Может, сейчас почитаешь? — и, показывая ногтем строчку, Хмара потребовал: — Вот отсюда…
Потап дрожащей рукой взял вырезку и, запинаясь, тихо прочел:
“…Все эти… бандитские вожаки… одним лыком шиты. Все они под той или иной маской служат одному хозяину — гитлеровцу… Мы знаем, что абсолютное большинство из всех вас хотело бороться с гитлеровскими захватчиками за свою землю и свободу и потому пошло в эти организации, думая, что они борются с немцами…” — Отдышавшись, Потап продолжал: — “А на деле вас повернули против… интересов своего народа, против советской власти… Все, кто послушался голоса советского правительства Украины и, покинув банды, вышел из лесов, — работают теперь на своих полях”…
Поднял руку Хмара, прерывая чтение, и спросил:
— Ты веришь тому, что здесь написано?
Молчал Потап.
— Говори, не стесняйся!..
Очень тихо Потап проронил:
— Я ведь тоже хотел бороться с гитлеровцами, когда пошел в повстанцы…
— Что тебе обещают Советы, если ты, гадина трусливая, выйдешь с повинной?
И вот тут, понимая, что его песня уже спета, голосом, полным отчаяния, Потап закричал:
— Но до какого же времени мы будем гнить здесь под землей? Молодость проходит. Там, наверху, жизнь кипит, люди женятся, науку получают. Сколько мы еще будем ждать той войны проклятой, как кроты слепые? А если ее не будет вовсе?..
Хмара, подмигнув Смоку, сложил под столом руки крестом.
Смок грубо схватил Потапа и бросил сквозь зубы:
— Пойдем, страдалец!.. Я тебе дам амнистию!
Стал подниматься вслед за ними и Реброруб, но Хмара, задержав его на минуту, приказал:
— Когда Смок будет делать ему разробку на жердине, приведи посмотреть того геолога…
Много смертей, ранений и других ужасов видел на всем пути войны от предместий Москвы до самой Вены, пока не замаячила вдали за Флорисдорфом острая игла Стефан кирхе, Березняк, но то, что открылось сейчас его взгляду, превзошло все виданное раньше.
Его поразило, с каким деловитым спокойствием готовил свой “станок” эсбист Смок. Он подцепил на двух веревках под горизонтально растущей над полянкой веткой бука длинную и крепкую жердь. Худые и грязные руки Потапа уже были сложены на крест и засунуты под сорочку на груди, еще до прихода Березняка. Потом Смок пригнул голову Потапа вниз и привязал его локти к коленям. Он снял с веревочной петли один конец жерди, просунул под руками обреченного, накинул на жердь петлю снова и подтянул веревки так, что скорченный Потап повис в воздухе на лужайкой.
— Скажешь, кому еще давал читать обращение, сниму со станка! — крикнул Смок.
— Никому… я не давал, — прохрипел Потап.
— Поехали! — крикнул Реброрубу Смок, и оба привычными движениями закрутили на жерди скорченного Потапа.
…Где-то совсем близко кричала иволга, пели другие птицы, а тут, на полянке, в окружении прекрасной весенней природы, было слышно тяжелое дыхание мучимого эсбистами простого обманутого селянского хлопца, да поскрипывала, подобно качелям, жердь, и видно было, как с каждым новым кругом скорченного тела все сильнее брызгала кровь на молодую траву.
Задержав вращение Потапа, Смок крикнул:
— Скажешь?
Хрипел Потап. Тогда Реброруб схватил длинный ореховый прут и стал изо всей силы бить им по мозолистым пяткам висевшего на жерди человека.
Бледный, дрожащий от волнения, наблюдал эту дикую пытку Березняк. Огромная ненависть переполняла его сердце, и вместе с тем он напряженно думал, как сделать так, чтобы ни один из мучителей не ушел от суда.
И вдруг свист прута заглушил предсмертный крик Потапа:
— Бей, катюга!.. Всех не перебьешь! Придет время — этот Черный лес расскажет людям, как вы меня мучили. И вашему Бандере и вам всем придет собачья смерть! Будьте вы прокляты!
Далекое эхо разнесло этот крик по соседним оврагам, за поточек, шумящий внизу, и, увидев нож, блеснувший в руке Смока, Березняк инстинктивно отвернулся…
…Когда его спустили в бункер к Хмаре, он долго еще не мог избавиться от чувства внутренней дрожи и тошноты. Неужели и ему уготована судьба Потапа? Ведь так мало прожито и сделано!
Хмара долго смотрел на геолога, прощупывая его холодным взглядом, и потом спросил:
— Видел тот цирк?
— Видел, — стараясь быть спокойным, ответил Березняк.
— Ну и что скажешь на это?
— Что скажу?.. Раз он предал…
— То-то и оно! — протянул Хмара. — Мы должны быть хитрыми, как змеи, и жестокими, как львы! И любого предателя со дна морского добудем. Ты согласен быть с нами?
“Оправдают ли меня потом, в случае, если жив останусь, свои? Поймут ли они, что иного выхода не было у меня?”
Мысли с удивительной быстротой пронеслись в сознании Березняка, прежде чем сказал он тихо:
— Согласен!
Откуда-то издалека доносился теперь к нему глухой голос Хмары:
— Стоит подбросить нам в МГБ хоть один протокол твоего допроса — если не “вышка” грозит тебе, то, во всяком случае, каторга…
Березняк грустно проронил:
— Я это понимаю…
— Ты выдал их военные тайны, а это не прощается! — бубнил Хмара.
Кивнул в знак согласия головой Березняк.
— Ты остался жив, а Почаевца уже нет, и нам ничего не стоит доказать, что ты предал его. И никто не оправдает тебя.
— Конечно, — согласился Березняк, — я это знаю.
— Итак, твоя карьера у большевиков кончена навсегда, — резюмировал Хмара. — А с нами ты не пропадешь. Сейчас только слепец может сомневаться в победе наших покровителей. Придут к нам курьеры, и мы снова связаны с западной демократией. Я советую тебе подумать.
— Я уже много думал и решил твердо! — сказал Березняк.
— Но, смотри, если только попробуешь обмануть, — пощады не жди. Попытаешься это сделать — крышка. Не только ты, но и все твои близкие порастут травой…
— Я это знаю… и не боюсь! — твердо сказал Березняк.
— Зажигай свечи, Реброруб!
С подчеркнутой торжественностью Реброруб прикрепил на краю стола теми же самыми руками, которыми он стегал подвешенного на жердине Потапа, две толстые церковные свечи, зажег их и, потушив карбидную лампу, отошел в сторону. Хмара снял со стены икону богоматери — копию той самой, что висела в соборе святого Юра во Львове, и поставил ее на середине стола.
Легкий сквознячок чуть колебал длинные зыбкие огоньки свечей, и они бросали тревожный отсвет на строгое лицо Хмары, его ассистента и свидетеля Реброруба и полное нервного напряжения лицо приводимого к присяге Березняка.
