Смерть downshiftera - Дмитрий Шерстенников

Дмитрий Шерстенников

Смерть downshiftera

В Усть-Койве — поселке на семь дворов на реке Чусовой, затерянном посреди Урала — умирал Михалыч. Старик лежал в тесной темной комнатке (свет не включали, чтобы не мешать умирающему) на продавленной зловонной сыроватой кровати. Ему было душно, он тяжело дышал. Врач по телеметрии через камеру и зонды коптера подтвердил лечение — бесполезное, как он признался родственникам, сказав, что конец, видимо, близко — и коптер улетел: хоть на дворе и 2040, но таких полузаброшенных деревень ещё много, а врач в районе один. Вокруг Михалыча собрались приехавшие из большого мира дети и полная восточная женщина — гражданская жена Михалыча. Старшая дочь Аня с мужем поселились у соседей. Они московские экологи, должны были ехать на конференцию в Париж, а тут такое. Они два дня, как приехали и, как бы то ни было, должны завтра уехать. Везде таскают с собой ноутбуки, постоянно проверяют почту, что-то шепотом обсуждают.

Младший сын Матвей поселился в соседней комнате. Он молчаливый набожный человек, в Москве он работает волонтером. Он привез икону — повесить в дом к неверующему отцу и постоянно на нее молится.

Дети потому из Москвы, что и сам Михалыч родом из Москвы. Он не всегда был Михалычем, деревенским рыбаком (что в Усть-Койве более-менее значит бездельник). Хоть сейчас, применительно к умирающему пенсионеру, это звучит запоздало, но он дауншифтер, по-другому не скажешь. То есть он добровольно сменил благополучную городскую жизнь с каждодневной работой на «уход в монастырь»: выбрал жизнь бедную, но свободную — без начальников, нервотрёпки, необходимости общаться с потоком чужих людей.

«Ушёл в монастырь» Михалыч, то есть переселился в Усть-Койву, 20 лет назад. К тому моменту он был начальником отдела продаж в фирме, носил, хоть, был уже не мальчик, модно зауженные синие костюмы, мог с одного взгляда раскусить подвохи любого толстого договора, знал и его знали десятки клиентов по всему миру. Называли его тогда не прозвищем Михалыч, приговаривающим к смиренному доживанию, а бодро, по американской моде, по имени: Иван (на вы).

К тому времени Иван был женат, но брак его давно умер: наедине с женой-ровесницей им было не только не интересно, им было неловко. Уже сложилось, что его грузная равнодушная жена и подтянутый, всем интересующийся Иван — проводили отпуск по отдельности. И не только из-за любовниц. Жена предпочитала курорты, а Иван с возрастом все больше увлекался не телесными удовольствиями (сексом, чревоугодием, парапланеризмом и рыбалкой), а духовными: стал много читать, особенно по истории, ходить в театр, стал даже писать рассказы (друг говорил, он губит в себе талант писателя).

В тот раз 20 лет назад, из-за капризов любовницы, Иван поехал в отпуск один, ничуть этим не огорченный. Интерес к истории привел его в Египет, в Долину царей: обожжённый африканским солнцем овраг под городком Луксором. Овраг изрыт туннелями, в концах которых и хоронили фараонов. В одном из таких туннелей Иван и познакомился с JB. Спускаясь за другими туристами по могильному туннелю Рамсеса II — сухому, с приятным запахом и покрытым фресками, чей примитивизм давно стал элегантным стилем — Иван услышал слово Russian. Какой-то невысокий с брюшком турист по-английски объяснял тощему усатому деду в черном пиджаке и белых шароварах — по виду, местному навязчивому служителю — что он Russian и поэтому в услугах деда не нуждается. Иван спросил туриста — который был с женой и очень доволен своей выдумкой — правда ли, он русский (а то, он как раз и сам русский). На туриста и его жену эти слова подействовали неожиданно — они испугались: они французы, они просто хотели избавиться от навязчивого старика, они ничего плохого про русских не имели в виду. Ивану стало неловко, он сказал французу, что вовсе не обижен. Он уже забыл об этом, когда жена француза, догнав его (француз пристыженно стоял на заднем плане), опять начала извиняться: «Поверьте, JB не имел в виду ничего плохого о русских. Он сказал это просто, чтобы…». Иван присмотрелся, миниатюрная симпатичная шатенка с мелковатыми чертами лица. Почему-то сам факт, что женщина француженка, в глазах русских мужчин, делает её немного порочной и более привлекательной. Жена француза нервничала. Иван представил себе предшествующий диалог с мужем: «Я же уже извинился перед ним. — Это же русский, может, он только сделал вид, кто знает, что мрачный варвар может выкинуть. — Я не пойду еще раз извиняться, это унизительно. — Прекрасно, я сама пойду, если ты трусишь. — Я не трушу…»

Иван сделал всё, чтобы доказать красивой француженке, что русские не варвары: он использовал лучшую свою улыбку — такую искреннюю, что, как бы, немного неуверенную, сказал, что находит ситуацию милой и забавной, что он и сам так делал, притворяясь немцем. Не забыл и приветливо кивнуть мужу. Расстались они, говоря западное, ни к чему не обязывающее «Увидимся».

Неожиданно, зайдя вечером в бар своего отеля выпить очень дорогую из-за мусульманских запретов рюмку водки, Иван увидел за столиком знакомую пару. Они, наконец, представились: Жан-Батист (Вот, что значило JB! Да, ему бы пошли мольеровские кружева на панталонах!) и Мими (Чахоточная белошвейка из «Богемы»!). JB был сильно пьян и Мими скучала. Увидев Ивана, она радостно улыбнулась ему, но, когда JB налил виски и Ивану, она ушла в номер смотреть телевизор. Ситуация перестала быть для Ивана интересной, и он уже совсем собирался бросить скучного пьяного мещанина Жана-Батиста, как тот заговорил о дауншифтинге. С присущей, казалось, только русским безграничной искренностью и горечью JB признался, что не знает, зачем живёт, что работа в банке надоела, что с Мими они не любят друг друга и что он хочет уехать куда-нибудь на край земли монахом или волонтером. JB стал ему симпатичен, они еще выпили. Ивана заинтересовала искренность Жана-Батиста, но, в основном, его мысли вились вокруг улыбки, с которой его встретила Мими, и он безжалостно прикидывал, сможет ли он использовать невменяемость мужа, чтобы переспать с его женой. Они еще выпили, Жан-Батист уже едва сидел, склонив голову к стакану, и изредка бормотал туда что-то неразборчивое. Когда из ниоткуда появилась Мими и попросила Ивана помочь довести мужа, и они вдвоем затащили Жана-Батиста в номер и криво бросили на кровать, то всё между ними было ясно без лишних английских слов и даже одежда расстегивалась и спадала, будто сама собой.

Наутро Иван уехал,