Алистер Маклин - Караван в Ваккарес

Алистер Маклин

Караван в Ваккарес

Пролог

Они прошли долгий путь — цыгане, расположившиеся лагерем на покрытой бурой растительностью обочине извилистой горной дороги в провинции Прованс. Их путь пролегал через Трансильванию, Венгрию, Высокие Татры Чехословакии, Железные Ворота и даже через омываемые водами Черного моря лазурные берега Румынии. Долгий путь в жаркой, удушливой атмосфере по бесконечно однообразным, уже выгоревшим равнинам Центральной Европы, медленный и утомительный, а иногда и опасный — через высокие горные хребты. Казалось бы, изнурительный путь даже для превосходных путешественников.

Однако никаких признаков усталости не было заметно на лицах мужчин, женщин и детей, сидевших в традиционно нарядных одеждах вокруг двух ярко горевших жаровен и погруженных в милую сердцу цыганскую музыку венгерских степей, воскрешавшую воспоминания и навевавшую грустные думы.

Отсутствие явных признаков усталости объяснялось несколькими причинами. Большие современные кибитки, благоустроенные и богато убранные, свидетельствовали об определенном комфорте, с которым путешествовали эти цыгане, в отличие от своих предков, странствовавших по Европе в аляповато раскрашенных и чертовски неудобных крытых повозках, запряженных лошадьми. Этой ночью цыгане ожидали пополнения казны, к их великому сожалению, изрядно опустошенной за время длительного путешествия по Европе, и в предвкушении этого долгожданного события сменили запыленные одежды, в которых путешествовали; к тому же они знали, что всего три дня осталось до конца их странствования; возможно, они к тому же обладали необыкновенной способностью быстро восстанавливать силы.

Как бы там ни было, но эти люди не выглядели усталыми, и только тихая радость и сладостно-грустные воспоминания о былом отражались на их лицах.

Но среди них был человек с отсутствующим взглядом, который мог бы заметить даже самый невнимательный наблюдатель; выражение лица этого человека не соответствовало окружающей обстановке, а музыка явно вообще не воспринималась им. Этот человек по имени Кзерда сидел на ступеньках своей кибитки, которая стояла отдельно от остальных и была скрыта темнотой. Вожак цыган, родом из какой-то деревни с непроизносимым названием, расположенной в дельте Дуная, Кзерда был мужчиной среднего возраста, худощавым, высоким, крепкого телосложения, в нем странно сочетались флегматичность и способность мгновенно переходить к решительным действиям. Черноволосый, черноглазый, с черными усами на хищном лице, он и одет был во все черное. В руке, свободно лежащей на колене, Кзерда держал длинную тонкую сигару, дым от которой попадал ему в глаза, но цыган, казалось, не замечал этого или просто не обращал внимания.

Его беспокойный взгляд то бегло скользил по группе собратьев-цыган, то рассеянно обращался к горной гряде Альп, к суровым, мрачным известняковым скалам, спящим при ярком свете луны под усеянным звездами небом, но чаще всего устремлялся на кибитки, выстроившиеся в ряд по обе стороны от него. Внезапно взгляд Кзерды стал сосредоточенным, хотя выражение лица не изменилось. Он не спеша поднялся, спустился по ступенькам кибитки, бросил на землю сигару и бесшумно двинулся вдоль кибиток.

Человек, ожидавший его, был точной копией Кзерды, но моложе. Орлиные черты их смуглых лиц были настолько схожи, что не возникало сомнений в их близком родстве. Да, это был его сын, ростом и шириной плеч уступавший отцу. Кзерда, человек явно немногословный, вопросительно поднял бровь. Сын кивнул и повел его по узкой пыльной дороге, указывая путь резкими взмахами руки.

В пятидесяти ярдах от места, где они остановились, возвышался почти вертикальный массив белого известняка; ничего подобного не было в мире: его основание походило на соты, и эти огромные прямоугольные отверстия были, безусловно, сделаны руками человека — никакие силы природы не могли бы создать столь правильных геометрических форм. Одно из отверстий имело около шестидесяти футов в ширину и столько же в высоту.

Кзерда кивнул, повернулся и посмотрел направо вдоль дороги. Из темноты возникло неясное очертание человеческой фигуры с приветственно поднятой рукой. Кзерда таким же образом ответил на приветствие и указал в направлении известняковой скалы, после чего человек сразу же исчез, никак не обозначив себя, — видимо, в этом не было необходимости. Кзерда повернулся влево, разглядел в темноте еще одного человека, повторил такой же жест, затем, взяв фонарь, который передал ему сын, быстро и бесшумно направился к скале. А лунный свет зловеще отражался на очень тонких кривых ножах с длинными лезвиями, которые мужчины держали в руках... Входя в пещеру, они услышали, что скрипачи сменили мелодию и теперь играли веселый цыганский танец.

От входа пещера значительно расширялась и походила на собор или гигантскую древнюю усыпальницу. Кзерда и его сын включили фонари, но даже их мощные лучи не могли достичь отдаленных уголков этой внушающей страх рукотворной пещеры. А то, что она сделана руками человека, не вызывало сомнений: подтверждением тому были тысячи вертикальных и горизонтальных углублений в стенах, оставленных многими поколениями провансальцев, добывавших здесь известняк для строительных нужд.

Углубления выглядели огромными: в некоторых из них мог бы поместиться автомобиль, а в других, более широких и глубоких, даже дом. Кое-где попадались груды круглых известняковых камней, однако большая часть пещеры выглядела так, словно ее только что прибрали. Справа и слева от входа располагались два огромных отверстия, и темнота, простиравшаяся за ними, была полной и непроницаемой. Зловещее место, страшное в своей враждебности, предвещающее несчастья, угрожающее и дышащее смертью... Кзерда и его сын, казалось, не чувствовали всего этого: спокойно повернулись и направились к правому отверстию.

Глубоко внутри этого огромного известнякового лабиринта, едва различимая в бледном потоке лунного света, проникающего в пещеру через отверстие в своде, вырисовывалась стройная фигура молодого человека, прижавшегося спиной к стене и опирающегося ладонями о ее холодные влажные камни. Его поза свидетельствовала о том, что он находится в отчаянном, безвыходном положении загнанного зверя. Это был юноша не старше двадцати лет, одетый в черные брюки и белую рубашку. На его шее поблескивала тонкая цепочка с серебряным распятием. Крестик поднимался и опускался на его груди в такт учащенному дыханию: так дышит бегун, испытывающий недостаток кислорода. Его белозубый оскал можно было бы принять за улыбку, но дрожащие от страха губы свидетельствовали об обратном. Его ноздри раздувались, темные глаза были широко раскрыты, лицо блестело от пота, будто смазанное глицерином. Это было лицо чертовски испуганного, понимающего неизбежность своей гибели человека — человека, объятого безрассудным, паническим ужасом, на грани безумия.