Чарлз Робертс - Последняя охота Серой Рыси

Тут Биддел вылез из-под бесформенной, судорожно корчившейся массы и встал на ноги, весь в крови, но, по-видимому, не раненый серьезно. Он бросился к бойцам и, пустив в ход вилы, старался разнять их. Несколько минут спустя, — они показались Кэну вечностью, — удалось отогнать вторую пуму и закрыть дверь. Тогда он вернулся на поле сражения.

Но ему нечего было больше делать здесь, так как битва была окончена. Полагают, что ни один волк не может справиться с пумой, и все же возможно, что Серый вожак с его огромной силой и тонким лукавством взял бы перевес над своим противником, если бы тот был один. Но против двух он был бессилен. Пума, жестоко потрепанная, с ворчанием припала к телу, уже не оказывавшему сопротивления. Биддел отбросил победительницу и прогнал ее в угол. Там она легла и нервно била себя по бокам своим грузным хвостом.

Теперь сторож был совсем трезв. Долгим взглядом окинув волка, он убедился, что все кончено. Он повернулся и увидел бледное лицо Кэна, прижавшегося к решетке. Он отрывисто захохотал и отряхнулся, чтобы убедиться в том, что он невредим, потом тихонько толкнул ногой Серого вожака. Не непочтение сказалось в этом жесте, — он был полон уважения к зверю.

— Я дал бы тысячу долларов, чтобы этого не случилось, мистер Кэн, — сказал он тоном глубокого сожаления. — Это был очень крупный волк, и нам никогда не получить другого волка, который мог бы с ним сравняться.

Кэн уже готов был сказать, что при известных обстоятельствах, называть которые не стоит, все это могло бы и не случиться. Поняв, однако, что он рад смерти плененного зверя, рад, что этому бесконечному тоскливому шаганию взад и вперед пришел конец и что наконец-то ему не в чем упрекать себя, он сказал:

— Ну, Биддел, он свободен! А ведь он мечтал только о свободе!

Кэн повернулся и поспешно отошел, а в душе его царил давно неиспытанный покой.

ОПЯТЬ В МОРЕ

I

Суровый, безлюдный берег, темный и мрачный, где на много миль к северу и к югу нет пристанища даже для рыбачьих лодок. Берег, настолько суровый, что ни одно судно не решается приблизиться добровольно даже на милю к цепи скалистых островков, тянущихся вдоль него и таящих в себе мрачную угрозу. Лишь грозные валы Северного Атлантического океана ударяются о его твердыню, да изменчивые морские течения терзают его. И даже в знойном августе не знает он ласки летнего солнца, так как солнечные лучи редко проникают сквозь холодный туман.

Приблизительно на милю от берега, в открытом море, лежат острова. Некоторые из них, похожие на рифы, грозя гибелью судам, скрыты под водой. Они выступают над поверхностью моря лишь во время отлива. Другие высоко вздымаются над океаном своими обнаженными скалистыми вершинами, и самый высокий прилив не может их покрыть, самый дикий ураган им нипочем. Ни травы, ни куста, ни дерева не растет даже на самом мягком из них. Только птицы морские днем и ночью, летом и зимой с криком носятся над ними и гнездятся на высоких их выступах.

Острова эти как со стороны моря, так и со стороны суши изрезаны множеством пещер. В одной из них, обращенной к суше, недосягаемой для самого высокого прилива и недоступной самым грозным бурям и волнам, детеныш тюленя впервые открыл свои кроткие глаза, чтобы взглянуть на туманный свет северного дня.

Детеныш этот, с мягкой белесоватой шерстью, густой и пушистой, с круглой, как у ребенка, головой и с темными нежными глазами, был, пожалуй, самым привлекательным из детенышей диких звёрей. Он с изумлением посматривал на все, что только можно было видеть через отверстие пещеры. Обыкновенно он лежал у самого входа, лишь отчасти прикрытый изогнутым выступом скалы. Когда он оставался один, — а это бывало часто, как с большинством детей рыболовов, — он обыкновенно лежал так неподвижно, что лишь с большим трудом можно было отличить его мягкую, пушистую шкурку от скалы, которая служила ему ложем. Он не желал быть заметным, так как боялся привлечь пару больших морских орлов, тени которых по временам проносились над выступом, да белого медведя, случайно забредшего сюда по пути на юг. Остальные морские птицы — бакланы, ласточки и пингвины, голоса которых без умолку звучали над этими одинокими островками, — нисколько им не интересовались. Они знали, что он и его сородичи — существа, безвредные для них. А больше эти крылатые болтуны и знать ничего не хотели.

Зато маленький тюлень с интересом следил за шумливыми птицами. Его кроткие глаза с ненасытным любопытством всматривались в окружающий мир. Моря, находившегося прямо под пещерой, он не видел. Зато на расстоянии нескольких сотен шагов от себя — расстояние сильно менялось во время прилива и отлива — он видел волны, и, странно, они манили его к себе. Он любил эти волны, то грозно свинцовые под дождем и хмурыми серыми тучами, то сверкающие зеленым блеском под лучами слишком редкого здесь солнца. Они поглощали все его внимание. Но и небо интересовало его, особенно, когда сквозь разорванные тучи в небесной синеве мчались, обгоняя друг друга, белые пушистые облака или когда многоцветный горизонт бледнел и гас и снова загорался за далеко раскинутой цепью зубчатых скал.

Мать тюленя часто исчезала надолго. В этой холодной воде ей необходимо было много рыбы, чтобы утолить голод и согреть свою красную кровь. Рыба водилась в изобилии у этих берегов. Здесь богатство, скрытое в море, восполняло бесплодную пустыню берега. Но рыба была быстра и осторожна. Ее нужно было ловить поодиночке в этой родной для нее стихии, необходимо было ее перехитрить и перегнать. Поэтому пушистый комочек часто голодал, оставленный матерью. И когда наконец она появлялась, неуклюже всползая по скалистому склону и ежеминутно останавливаясь, чтобы осмотреться, когда ее круглая блестящая голова показывалась на краю выступа, детеныш приходил в восхищение. Но он радовался не только тому, что его сейчас накормят, и не оттого, что кончалось его одиночество. Какое-то смутное предчувствие волновало его, когда в ответ на ласки матери он прижимался к ее влажным лоснящимся бокам, покрытым солеными каплями. Он чуял связь между этими каплями и бесконечной чарующей пляской волн за порогом жилища.

Когда маленький тюлень стал еще несколькими днями старше, он заинтересовался пушистым существом, похожим на него самого, только ростом немного поменьше, которое лежало на другой стороне пещеры. Он раньше не заметил, что это узкое убежище служило домом двум семьям. Так как нрав у него был общительный, он очень благосклонно посматривал на внезапно открытого соседа. Одобренный кротким взором Пипа, тот тотчас же привстал на своих ластах и неуклюже с большими усилиями пошел знакомиться с ним. Оба детеныша были слишком наивны, чтобы церемониться, и слишком доверчивы для того, чтобы испытывать робость, а поэтому через несколько минут они в большом восторге кувыркались друг через друга.