Марджори Ролингс - Сверстники
– Здравствуйте. А где Бык?
Папаша Форрестер медленно, словно черепаха, повернул голову на иссохшей шее.
– Давно ты у нас не бывал, – сказал он.
– Скажите, прошу вас, где Бык?
– Бык? Что же Бык? Он вместе со всеми уехал в Кентукки, торговать лошадьми.
– В посевную пору?
– Посевная пора – пора торговли. Им больше по душе торговать, чем пахать. Они посчитали, что на выручку от торговли смогут купить всё, что нам нужно из съестного. – Старик сплюнул. – И похоже, что купят.
– Они все уехали?
– Все до единого. Вьюк и Говорун вернутся в апреле.
– Хорошо женщине, когда народит кучу детей и вырастит их, а потом они вдруг возьмут и все сразу уедут, – сказала матушка Форрестер. – Я это к тому, что они и съестного оставили, и дров напасли. Мы ни в чём не будем нуждаться, пока кто-нибудь не вернётся в апреле.
– В апреле…
Он понуро повернулся и хотел идти.
– Иди посиди с нами, малыш… Я охотно приготовлю для тебя обед. Как насчет пудинга с изюмом, а? Вы с Сенокрылом всегда любили мой пудинг с изюмом.
– Мне надо идти, – сказал он. – Спасибо.
Он вернулся к двери.
Он с отчаянием сказал:
– Что бы вы сделали, ежели б у вас был годовалый оленёнок, и он поел бы кукурузу, и вы не смогли бы никак удержать его, и отец велел бы вам пойти и застрелить его?
Они растерянно заморгали. Матушка Форрестер хмыкнула.
Папаша Форрестер сказал:
– Ну, я пошёл бы и застрелил.
Он понял, что не сумел объяснить. Он сказал:
– Ну, вот ежели б вы любили этого оленёнка так, как вы все любили Сенокрыла?
– Видишь ли, любовь не имеет ничего общего с кукурузой, – сказал папаша Форрестер. – Нельзя, чтобы тварь травила посевы. Разве только у человека такие же сыновья, как у меня, добывают себе пропитание другим путём.
– Это тот самый оленёнок, с которым ты приходил прошлым летом, чтобы Сенокрыл дал ему имя? – спросила матушка Форрестер.
– Он самый, Флажок, – ответил Джоди. – Вы не можете взять его к себе? Сенокрыл взял бы.
– Ну, нам его так же негде держать, как и вам. Да он бы у нас и не остался. Что значит какие-то четыре мили для годовалого оленя?
Они тоже были как каменная стена.
– Ладно, прощайте, – сказал он и ушёл.
Росчисть Форрестеров казалась заброшенной и запустевшей без этих людей-великанов и их лошадей. Они забрали с собой почти всех собак. Лишь одна шелудивая пара сидела на цепи возле дома, уныло почесываясь. Он был рад уйти отсюда.
Он пойдёт с Флажком в Джексонвилл. Он огляделся, ища, из чего бы сделать повод, чтобы можно было вести его, не то он, чего доброго, повернётся и убежит домой, как тогда, на рождественской охоте. Он принялся упорно рубить ножом виноградную лозу. Он обвил её петлей вокруг шеи Флажка и пошёл по направлению на северо-восток. Флажок некоторое время был послушен узде, но потом забеспокоился и стал упираться.
– И как это ты стал такой непослушный? – спросил Джоди.
Его утомляло уговаривать оленёнка идти своей охотой. В конце концов он сдался и снял с него повод. Без повода Флажок, словно из желания делать всё наоборот, был готов держаться у него на виду. После полудня Джоди почувствовал голодную усталость. Он ушёл из дому, не позавтракав. Он шарил взглядом по кустам вдоль дороги, высматривая ягоды, но для ягод было слишком рано. Ежевика ещё не отцвела. Он попробовал жевать какие-то листья, как Флажок, но от них только стало ещё пустее в желудке. Он с трудом переставлял ноги. Он прилёг отдохнуть на солнышке у дороги и уговорил Флажка лечь рядом. Его дурманил голод, отчаяние и крепкое мартовское солнце, припекавшее голову. Он заснул. Когда он проснулся, Флажка нигде не было видно. Он осмотрел его следы. Они то уходили в заросли, то выходили обратно, а потом вышли на дорогу и, уже никуда не сворачивая, потянулись по направлению к дому.
Джоди оставалось только следовать за ними. Он был слишком утомлён, чтобы думать. До Острова Бэкстеров он добрался уже затемно. На кухне горела свеча. Собаки выбежали к нему. Он похлопал их, успокаивая, тихонько подошёл к дому и заглянул в окно. Отец и мать уже отужинали. Мать при свете свечи сшивала бесчисленные лоскуты в одеяло. Он пытался решить про себя, входить или не входить, когда через двор галопом промчался Флажок. Мать подняла голову, прислушиваясь.
Он поспешно проскользнул за коптильню и тихо позвал Флажка. Оленёнок подбежал к нему. Он притаился за углом. Мать подошла к кухонной двери и распахнула её. Сноп света упал на песок. Дверь закрылась. Он долго ждал, пока в кухне погаснет свет. Затем, выждав время, необходимое матери для того, чтобы улечься и заснуть, крадучись пробрался в коптильню и нашёл там остаток копчёной медвежьей туши. Он отрубил ножом кусок мяса. Оно было твёрдое и сухое, но его всё же можно было жевать. Флажок, по всей вероятности, наелся в лесу молодых побегов, но мысль о том, что оленёнок всё-таки может быть голоден, была невыносима. Он прошёл в амбар, взял из закрома два кукурузных початка, облущил их, скормил зерна Флажку и сам сжевал несколько зерен. С тоской думал он о холодной еде, которая должна стоять в шкафу, но не осмеливался войти в дом. У него было такое ощущение, точно он здесь чужой или вор. Так, наверное, чувствуют себя волки и дикие кошки, пантеры и прочие хищники, когда широко раскрытыми глазами и с пустыми желудками смотрят из зарослей на росчисть. Он взял охапку сена из болотной травы, которого оставалось уже совсем немного, и устроил себе постель в хлеву на скотном дворе. Там он и спал вместе с Флажком, всё время ощущая сквозь сон холод мартовской ночи.
Он проснулся после восхода солнца, несчастный и весь закоченевший. Флажок исчез. Нехотя, подчиняясь одной лишь необходимости, пошёл он к дому. У калитки он услышал разгневанный голос матери. Она обнаружила ружьё у стены коптильни, где он вчера поставил его. Она обнаружила Флажка. И ещё она обнаружила, что оленёнок не потратил зря ранние утренние часы и прошёлся не только по прорастающей кукурузе, но и по немалой части коровьего гороха. Беспомощный, шёл он навстречу её гневу и стоял потупя голову, пока она бичевала его языком.
– Иди к отцу, – оказала она наконец. – Теперь-то уж он согласен со мной.
Он прошёл в спальню отца. Его лицо было нахмурено.
– Почему ты не сделал так, как я сказал? – мягко спросил Пенни.
– Па, я просто не мог. Я не могу это сделать.
Пенни откинул голову на подушку.
– Подойди ко мне поближе, мальчуган. Ты знаешь, Джоди, я сделал всё, что мог, чтобы спасти тебе твоего маленького оленёнка.
– Да, папа.
– Ты знаешь, что мы живем тем, что собираем с поля.
– Да, папа.
– Ты знаешь, что нет никакой возможности помешать оленёнку травить посевы.
