Бернгард Гржимек - Наши братья меньшие
Итак, я дважды продемонстрировал весь номер от начала и до конца ранним утром перед пустым зрительным залом и пришел к выводу, что нечего мне больше вскакивать ни свет ни заря в пять утра, потому что то, что утром получается, получится и вечером, перед заполненным зрительным залом.
Администратор, господин Штром, пошел обговорить это дело с мадам Саррасани, но неожиданно вернулся с отказом: нет, я не буду в этом месяце выступать с тиграми на арене, а только в следующем, потому что в программе сейчас объявлены медведи, а тигры будут потом. Полдня я хожу подавленный и огорченный. Мое тщеславие задето. Шутка ли — я одолел дело за шесть дней, а теперь будут говорить, что мне понадобился на это целый месяц! Кроме того, кончится срок страховки, и придется заключать новый договор. Я решаю позвонить мадам Саррасани сам. Между нами происходит длинный нервный разговор, обе стороны не хотят уступать, каждый старается настоять на своем, но — ура! — я побеждаю. Мадам Саррасани сдалась:
— Пусть будет по-вашему, доктор. В субботу медведей, так уж и быть, заменим тиграми.
Ну что ж — день и время для меня вполне подходящие! Надеюсь, что зрители не будут разочарованы тем, что вместо медведей увидят тигров.
Несколько наших старых знакомых каким-то образом узнали о моих утренних «упражнениях с тиграми». Так, мне вдруг позвонил мой старый учитель английского, доктор Адам. Это ему я обязан тем, что знаю английский язык немножко получше, чем его знают обычно после окончания реального училища. И благодаря его стараниям я провел не одну бессонную ночь (а уж воскресных вечеров не счесть!) за зубрежкой английских слов и упражнений, И как часто я вместо того, чтобы заниматься любимым делом, например постройкой курятников или выведением карликовых пород кур, был вынужден читать английские книжки!
Он спросил меня, не испытываю ли я чувства страха перед завтрашней «премьерой». Я ответил:
— Гораздо меньше, чем тогда, перед вашими контрольными по английскому языку!
И мы пустились в воспоминания. Я стал убеждать его, как в корне неверно ходовое представление о «беззаботном детстве». Разумеется, в мальчишеском возрасте обычно не приходится заботиться о еде и одежде, но дети ведь и не думают никогда о подобных вещах. Зато мне кажется, что за все девять лет школьной жизни у меня не было дня, когда бы меня не отягощала хоть какая-нибудь забота, когда бы я не ожидал с тревогой завтрашнего утра… То контрольная, то учитель должен вернуть уже написанную работу, которую я, возможно, «запорол», то домашние задания, сделанные не так, то одолевают сомнения — вдруг не перейду в следующий класс? А какой гнетущий страх нагонял на меня экзамен на аттестат зрелости, который надвигался неумолимой черной тучей! Конечно, теперь, когда оглядываешься назад, все это кажется мелочью и чепухой, но для школьника подобные вещи представляют огромную важность. И если я сегодня мучаюсь с тиграми, то это ведь мое добровольное желание, если я захочу, я могу от всего этого предприятия отказаться. И мой старый учитель был вынужден со мной согласиться. Да, действительно, он и сам в свое время легко вздохнул лишь после того, как государственные экзамены были позади, а диплом в кармане.
Нет уж, дудки, я лучше соглашусь ежедневно входить в клетку с тиграми, чем снова писать контрольные по английскому! И даже если я перед «премьерой» и ощущаю волнение, то вовсе не из-за тигров, а оттого, что на меня будут смотреть несколько тысяч пар глаз, разглядывая, словно актера на сцене.
После обеда, в три часа дня, я сижу на одном из привилегированных мест первого ряда, на обтянутом красным бархатом кресле (где пена с лошадиных морд и пыль из-под слоновьих ног летит тебе прямо в лицо). Я наслаждаюсь программой первого отделения: тут и чистокровный скакун Орлик, и крошечный пони Беби, снующий у него под ногами, затем парад зверей, группа дрессированных лошадей вороной масти, которыми руководит мадам Саррасани собственной персоной; затем следует «прыжок смерти» из-под купола цирка, выполняемый акробатом Кюблером. Потом наступает антракт и под шутки клоунов на манеже водружается большая круглая клетка. Резкая трель звонка, и публика устремляется из фойе назад, в зрительный зал, шумно рассаживаясь по местам. Уже наброшена поверх клетки огромная сеть, и тут до меня доносится голос Гаупта:
— Доктор, ну где же вы? Сейчас ведь ваш выход!
Но он зря волнуется — видимо, позабыл, что мне ни переодеваться, ни гримироваться не надо, что я зайду в клетку так, как есть, в своем обычном костюме.
Я прохожу за кулисы. Пять тигров уже выпущены в «туннель», за ними следует Гитта, а за Гиттой залезаю туда и я. Все идет так, как и во время двух предыдущих проб. Я рассаживаю своих шестерых кошек по местам и раскланиваюсь так, как мне было велено, — это тоже входит в программу. Потом прыгает Тибет: туда и обратно, все в порядке, она даже не пытается увильнуть. Затем я притаскиваю третью тумбу, пробую, достаточно ли прочно она установлена, чтобы Фатма, не дай Бог, не скувырнулась! Все три тигра, сидящих справа, вскакивают на тумбы и «служат». Они сидят неподвижно, словно каменные изваяния, и публика аплодирует.
Гитта сама, без приглашения, подкрадывается к тумбе, с которой должна прыгать через мою голову. Но прежде, чем она решается на прыжок, мне снова приходится ее уговаривать, однако уже не так долго, как в первый раз. Вот она и перемахнула через меня. Публика опять аплодирует. Я не успеваю положенным образом поклониться, как ассистент уже сует мне сквозь прутья обруч. На сей раз он залит бензином и полыхает огнем.
«Не спалить бы костюма», — еще подумал я.
Гитта снова смотрит мне в глаза долгим, пронизывающим взглядом. Она опять целится прыгнуть мимо, но я уже спокоен: она прыгнет как надо, сквозь обруч. И вот она уже неслышно проскользнула на свое место, а я раскланиваюсь, стараясь держать эту горящую штуковину подальше от своих брюк…
Цейлон, этот избалованный и заласканный, выкормленный из рожка здоровенный «малыш», долго раздумывает, стоит ли ему залезать на высокую тумбу и, балансируя на доске, переходить на другую сторону. Пока он, осторожно и преисполненный достоинства, шествует по доске, я поскорее бегу за ним, чтобы заставить проделать обратный путь, что он и делает. Но, достигнув исходного пункта, он почему-то не желает слезать. Он вошел во вкус, ему хочется повторить свою прогулку. Но этого допускать ни в коем случае нельзя. Я ведь хочу продемонстрировать весь номер без единой ошибки, хотя публика наверняка и не заметила бы эти маленькие отклонения. Так что я резко щелкаю кнутом перед самым носом Цейлона. Любой другой из четырех диких тигров, свирепых и хищных, при этом бы отступил. Но не этот, который еще недавно спал в постели своей хозяйки. На него такое щелканье не производит ни малейшего впечатления. Тогда я слегка провожу кнутовищем по его лапам. Это была ошибка, как я сразу понял, ведь тигры здесь не привыкли ощущать прикосновение кнута. Цейлон возмущен — он оборачивается, начинает рычать, я явственно вижу, как язык в его пасти приподнимается по краям, образуя «совок». Оскорбленный «паша» поднимает лапу и собирается дать мне затрещину. Это совсем коротенькая мизансцена, и зрители наверняка ничего не заметили, но меня тревожит только одно: лишь бы Гаупт не отпер дверь и не вошел в клетку! Но, к счастью, он придерживается нашей договоренности. Я продолжаю твердо стоять на месте и спокойным тоном уговариваю Цейлона. Наконец он смягчается, гнев его стихает, и он царственно отправляется на свое место.
