Геннадий Падаманс - Первостепь
Еохор глянул по сторонам. Он стал различать в темноте. Он быстро заметил помост Нигрена. Тот был совсем рядом. Вот как он ходил, - подумал Еохор, - кругами ходил, словно верёвкой привязан к помосту, верёвку натянешь – и всё. Не отпустит его никуда, покуда он не исправит содеянного, хоть всю жизнь так будет ходить… на верёвке, на привязи.
Еохор направился к помосту, заметил сваленную стойку, им же и сваленную, теперь он её поднял и стал прилаживать назад, на её положенное место. Как будто бы получилось. Стойка упёрлась в помост, шаман поднажал, настил наверху закряхтел, но выправился, перекос исчез, всё стало как раньше. «Ну вот, хорошо», - подумал Еохор и теперь пошёл за мешком. Мешок уже не светился, зато и не был тяжёлым, Еохор легко его поднял и перенёс к помосту. Там развязал и с некоторой боязнью стал доставать назад принадлежавшее Нигрену. Сначала достал камень. Причём Еохор даже подумал, этот ли камень упал последним. Ему показалось, что именно этот. Тогда он примерился и швырнул камень назад, на помост. Шаман не промахнулся, камень вернулся на своё место, а Еохор достал следующий. Опять примерился, швырнул этот – но камень вдруг перелетел настил и упал на землю с другой стороны. «Эх, перепутал», - покачал головой Еохор и пошёл подбирать упавший камень. Подобрал, вернулся к мешку, достал из мешка третий камень, который должен был быть средним, примерился этим камнем, швырнул – и попал. После этого шаман так же само забросил перепутанный камень, а потом достал кость и забросил её тоже. «Вот, Нигрен Глотающий Кость, Еохор вернул принадлежащее Нигрену и просит прощения за беспокойство», - громко произнёс шаман, потом почему-то хлопнул в ладоши, трижды с расстановкой хлопнул и поднял голову к небу.
Серое тёмное небо выглядело спокойным. Молния не сверкнула, гром не загремел, даже дождь не закапал. Стояла полная тишина. «Нигрен простил Еохора, - подумал шаман, - Нигрен не держит зла. Пора возвращаться».
И теперь Еохор пошёл назад. Ещё не рассвело, но уже близилось утро. Тьма не была такой беспросветной. Шаман видел, куда ступать, и знал своё направление. Знал и не сомневался, что выберется. Однако былая усталость быстро вернулась назад. Еохор вдруг вспомнил, что всю ночь не спал, и прошлую ночь он тоже не спал, потому что пытался камлать. Ещё он вспомнил, как долго не ел. Потом вспомнил, как долго шёл. Шёл и шёл. Без передышки. Всё это вспомнил шаман и почувствовал, что нуждается в отдыхе. Так остро почувствовал, что ноги стали заплетаться от усталости. А затем и вовсе подкосились. Шаман просто рухнул на сырую землю и тут же погрузился в тёмную пещеру сна.
Однако в этой пещере кто-то был ещё. Еохор вдруг узнал Нигрена. Приземистый, широкоскулый, волосы на лбу коротко обрезаны, глаза… сердитые глаза у Нигрена.
– У его людей беда, а он тут разлёгся, - Нигрен осуждает земного шамана, и Еохор спешит оправдаться:
– Что эти люди? Они же всё сами хотят. Всё сами умеют. Не доверяют шаману. По-своему хотят жить.
Но Нигрен всё равно его осуждает, у Нигрена такое строгое лицо, глаза как будто колют, упрёками колют, без слов понятно, что Нигрен недоволен, зачем Еохор оставил людей. Еохор вдруг понимает, что прежний шаман прав. У людей беда, а долг шамана – помогать людям. Его, Еохора, долг – помогать. А не спать. Он должен проснуться. Немедленно.
Он и просыпается, как захотел. Как раз светает. Как раз пора в путь. Покряхтывая, Еохор поднялся и неожиданно быстро пошёл.
Долгий путь у него. Надо спешить. Он вдруг на ходу запел песню. Свою шаманскую песню, которую никто другой не должен слышать. И в этой песне появились новые слова. Про то, как он получил ещё себе силу. Про то, как снова готов защищать всех людей. Даже если они того не хотят. Всё равно. Потому что он настоящий шаман. Потому что он служит Духу.
****
По реке стелется густой туман, оба берега стыдливо укрылись в непроницаемой дымке. Режущий Бивень гребёт наугад.
Ни звука. Он до боли в ушах вслушивается, вдруг впереди раздадутся всплески весла, звонкие голоса женщин, их радостный смех… Тишина.
Тишина понемногу успокаивает. Режущий Бивень пытается отвлечься от своих тревожных ожиданий, чтобы «не печь тревогу», как, наверное, мог бы сказать ему шаман. Он даже чуть улыбается, вспоминая шамана – да, тот бы сейчас ему наговорил с три короба или даже и больше. Но тут он вспоминает странные слова Соснового Корня, «пропал наш шаман», и тревога опять возвращается. А куда же девался шаман? Что ещё и это значит? Неужто и шаман отправился с женщинами по орехи? Режущий Бивень вдруг улыбается. Старик Еохор, помнится, интересовался одной девочкой, розовощёкой Маковым Лепестком. Отправилась ли та по орехи? И если отправилась, то, может быть, и шаман тогда за ней следом?.. Режущий Бивень продолжает улыбаться. Слишком уж невероятное он тут навыдумывал. Однако кто знает?.. Кто знает?
На лесном берегу вошёл в воду медведь. Поплыл. Интересно, – думает Режущий Бивень, – ведь он ещё помнит, когда он был совсем маленьким, на лесном берегу не было леса, а только кусты да редкие дуплистые деревья. Лес вырос вместе с ним, они ровесники. Значит, лес должен ему помогать. Наверное, должен. Но, как он ни вслушивается, никаких звуков нет, ничего. Только туман. И его мысли опять виляют куда-то в сторону. Когда-то на лесном берегу была тоже привычная степь, старики об этом рассказывали, что так было во времена их дедов. И по необъятной степи бродили мамонты, повсюду бродили зимой, а летом оставались на одном месте. А теперь остался только Мудрый Лоб с детёнышем и почему-то вспомнился Режущему Бивню. Охотник представил, как тому одиноко, и его сердце сочувственно сжалось. Но, может быть, дух одинокого мамонта, устав от тоски, призовёт братьев из далёкой тундры или из настоящей степи, из такой, какой она была раньше, до перемен. Может быть. Но ведь может быть и по-другому. Скорее всего. Когда у Режущего Бивня будет уже внук, лес, наверное, полностью вырастет и на степной стороне. И тогда племя уйдёт вслед за степными зверями на восход солнца. Или останется жить в лесу, подобно лесным людям. В лесу не будет мамонтов, потому что их длинная шерсть путается в ветвях. Но ведь плохо без мамонтов. Плохо.
Но плохо Режущему Бивню сейчас по-всякому. Опять подскочила тревога, вспомнился сон. Даже больно думать об этом. В самом деле, виски будто сдавливает колодками, больно его голове, очень больно. «Не порождай боль, Режущий Бивень, не порождай боль», - шепчет он сам себе. И вроде становится легче.
Туман стал редеть, над головой проклюнулось небо, а по правую руку прояснилась тёмная стена. Режущий Бивень взял ближе к лесному берегу. Правильно говорил Крепкий Дуб – даже утренних птиц не слыхать. Но вот вышел лось с огромными рогами, поедатель мухоморов. Эх, Режущий Бивень сам бы сейчас съел мухомор. Чтобы всё отпустило. Чтобы стало легко в голове и зашумело приятно... Но не шумит. Однако лоси ещё любят молодые побеги ивы. Он тоже любит свою Иву, и… не хочет ли лось хоть что-нибудь подсказать? Лось вошёл в воду, глядит в уплывающий кверху туман, принюхивается. Режущий Бивень замер в своей долблёнке, положил весло. Сейчас течение поднесёт его поближе, и он сможет достать копьём бурый бок рогача. Вот только ему не нужно мясо, он вовсе не охотится. Нет, он ищет жену. И пока безуспешно. Лось ему не поможет. Лось, так и не заметив наблюдателя, пошёл на глубину и проплыл прямо перед лодкой. Надоело цепляться рогами за ветки, плывёт в гости к степным львам накануне осенних боёв. Режущий Бивень даже доволен: пускай плывёт, у людей хватит копий и для лося.
