Иштван Фекете - Репейка
— Против! — воскликнули собравшиеся хором.
— Все вы ослы! Разумеется, за исключением дамы и Таддеуса, коего я принял в свое сердце именно в связи с Репейкой, да и ключ от кассы находится у него.
— Думаю, столь небольшой отдых не повредит собачке, — рассудил Таддеус, — если, конечно, Оскар и Додо согласны…
— Вот это другое дело, — сдался Оскар, — это истинно директорский тон и голос неотразимый. Премия будет, Таддеус?
— Посмотрю… посмотрю, а вы присматривайте за сщеночком. Привет, Репейка, — помахал Таддеус рукой. — Кстати, и афиши еще целы. Ну, сто ж, не перекормите собацку.
И — восполняя недостающую челюсть — Таддеус удалился пружинистым шагом.
— Мальвинка, — попросил Додо, — если бы ты подогрела какие-нибудь остатки…
— Мальвина идет на рынок, — объявил Алайош.
— Не пойду!
— Мальвина не пойдет! Если мне нельзя быть тираном, то пусть и другие остерегутся!.. Ну, вот что, — прекратил спор Оскар, — когда Репейка поест, я впущу сюда Пипинч, если она до того времени не выскочит из собственной кожи. Можете мне поверить, зрелище будет необыкновенное, одним словом, настоящий цирк.
— Вот тебе, Репейка, — поставил Додо на прежнее место его сковородку, и щенок, чуть не перекувырнувшись через голову, бросился к знакомой посудине. Он ел, и ел, и ел, и его брюшко раздулось, как барабан.
— Хватит с него. Додо, не то лопнет…
— Ну, что ж, — облизнулся Репейка, когда Додо взял посудину у него из-под носа; глазами он все-таки следил за остатками трапезы, но уже прислушивался одним ухом к голосу Оскара, донесшемуся снаружи.
— Честное слово, Пипинч, сейчас возьму плетку.
Обезьянка так разволновалась с тех пор, как увидела потерянного друга, что начисто позабыла о дисциплине, и теперь буквально тянула Оскара к повозке Додо.
— Там друг мой… мой друг… скорее, — лопотала она, и Оскар не был бы истинным укротителем зверей, если бы не понял, как взбудоражена Пипинч. Итак, они пришли, держась за руки, и Пипинч с мольбой взглянула на Оскара.
— Отпусти же… ой, да отпусти же меня, наконец!
Оскар погладил обезьянку.
— Повозку-то хоть не переверните.
Пипинч вскочила на порог, куцый хвост Репейки метался, как бешеный, потом одним прыжком он оказался перед обезьянкой, которая обняла его, прижала к себе и усердно облизала, что до какой-то степени было поцелуем, частично же свидетельствовало об искреннем интересе ее к только что поглощенному собакой завтраку.
И вот Пипинч начала негромко повизгивать. Она отпустила шею Репейки, села, и теперь нельзя уже было не видеть, что она форменным образом отчитывается перед другом.
Репейка лежал, глядел на свою маленькую подружку, хвост его непрерывно ходил ходуном, но стоило ему попытаться встать, как Пипинч тотчас прижимала его к полу и глаза ее метали молнии:
— Не хочешь меня выслушать?…
— Да что ты, Пипинч, — растягивал губы Репейка, и получалось что-то вроде снисходительной усмешки, — что ты! Хотя, впрочем, я половины не понимаю.
Тут уж Пипинч хваталась за голову, била себя в грудь, колотила по полу, чесалась и даже — для пущей доказательности — хватала иногда Репейку за ухо.
— Не тяни ухо, Пипинч, ведь больно, — шипел Репейка, — меня один человек ударил…
— Ну, Пипинч, довольно, — сказал Оскар, — пошли в клетку!
— Нет! — воскликнула Мальвина. — Если Лойзи нельзя быть тираном, тогда и тебе нельзя. Сегодня — день Пипинч и Репейки. Правильно я говорю?
— Правильно! — ликовали зрители. — А Оскара самого в клетку!
— К Джину!
— Это кто же тут так жаждет крови? — спросил Таддеус, появившийся опять, но уже без наусников и сияя вставной челюстью. — Я все слышал, и, по-моему, Мальвина права — частично… По-моему, с вашего разрешения, излишек хорошего так же вреден… как, впрочем, и недостаток его… тут и Мальвина со мной согласится. Пусть же наши любимцы побудут час-другой вместе утром, а после обеда — еще столько же.
— Я тоже так думаю, — проговорил Додо.
— Не возражаю. Мальвина, приди на грудь мою, — раскинул руки Оскар, — главное, жить в мире.
— Оскар, — предупреждающе вскинул палец Алайош, — Мальвина давно уж укрощена… а я предлагаю вместо этого заняться Таддеусом, нашим тираном. У него ведь и сердце есть, и деньги тоже…
— Дети мои, — поднял Таддеус обе руки, словно благословляя присутствующих, — дети мои, у тирана нет сердца и нет денег — только для себя самого. Я был и остаюсь вашим бедным директором и, в качестве такового, приглашаю вас после представления на небольшую вечеринку по случаю радостного для всех нас возвращения Репейки.
— Таддеус, — подпрыгнула Мальвина, — позволь мне поцеловать тебя.
— Только с моими усами осторожнее, Мальвинка, душа моя, — подставил ей свою физиономию директор. — Ну, а теперь, — предложил он, — оставим, пожалуй, виновника торжества с его приятельницей, потому что время не стоит на месте, и, если вы сейчас же не приметесь за дело, ничего у нас сегодня не получится.
Шатер цирка был в основном уже установлен — время шло к одиннадцати, — когда Оскар увел с собой Пипинч, повиновавшуюся беспрекословно. Она рассказала Репейке все свои обиды, выловила у щенка всех его блох и, когда увидела в руке Оскара сахар, то притягательной его силы оказалось достаточно, чтоб расстаться с другом.
Оскар, уходя, захлопнул дверь, и Репейка с удовольствием лег, наконец, на прежнее свое место. В ступнях еще гудел долгий ночной путь, к тому же он был сыт, а знакомые шумы снаружи так успокаивающе оседали вокруг повозки, что Репейка заснул сразу и спал необычно крепко. Стены повозки олицетворяли такой совершенный покой, запахи были так знакомы, словно все желания исполнились, и лишь много позже в глубь его сна проник звук из далекого прошлого — звук колокольчика.
Щенок открыл глаза, вскинул голову и мгновенно, не отдавая себе в том отчета, был уже на ногах.
— Отара!
Он бросил взгляд на дверь, но никто не приходил. Почему не пришел Додо, чтобы выпустить его? Разве он не слышит, что идет стадо? Или не знает, что ему непременно нужно сейчас туда?
Скуля, Репейка царапал дверь, но его тихий плач пропал в шуме и гаме большой площади, а колокольчик звенел, все удаляясь, и скоро щенку уже не слышен стал топот множества копытец.
— Да, впереди идет старый пастух, рядом с ним вожак, и клубится пыль, а сзади, в пыли, шагает Янчи, один.
Так чувствовал Репейка, и так оно и было!
— Выпустите же меня! — захлебывался щенок, но все было напрасно, гомон цирка заглушал все прочие звуки, и Репейка, подавленный, вернулся на свое место; однако, глаза его не отрывались от двери.
