Станислав Штраус-Федоров - Необычайные приключения корабельной собаки
— Ложки давай, и чумичку тоже…
— Нет ложек, и чумички нет.
— А где ж они?
— На дне морском, — тихо ответил я и рассказал, как они там очутились.
Позже я узнал, что мои старшие товарищи суп прямо из мисок хлебали, а самую гущу отправляли в рот корками хлеба.
Дошла очередь до второго. Когда я снял крышку кастрюли, моему взору явилось черно-коричневое месиво, твердое, будто застывший бетон. Зная, что ложек нет, я вывалил варево на противень и большим ножом разрезал его на дольки, похожие на торфяные брикеты, какими мама топила печку-буржуйку.
Отступать было некуда, и я понес варево — может, единственное на всем Черноморском флоте — в кубрик, где покраснев до ушей, поставил противень на стол.
— Чего это ты нам изобразил? — спросил мичман, рассмотрев мои брикеты.
— Кашу. Гречневую, — тихо пояснил я.
— Может, поделишься рецептом приготовления? — съязвил мичман и наградил меня таким взглядом, от которого хотелось бежать хоть на клотик.
Я — молчал.
— Вот что, — принял решение мичман. — Неси-ка нам консервы, да хлеба добавь…
Успокоенный тем, что все обошлось, я быстро выполнил поручение.
Ужин мне помогал готовить сам мичман. Мы сварили макароны по-флотски и вскипятили чай.
— Не забудь посолить макароны! — назидательно напомнил мичман, когда его вызвали на мостик.
Соль у нас была из приднестровского лимана — крупная и грязноватая на вид. Но тут мне на глаза попался ящик аптечки, в котором стояла желтая коробочка с надписью: «Английская соль». Вот ведь, подумалось мне, американцы нам тушенкой помогают, а англичане, оказывается, солью!
Открыл коробочку… Соль белая, мелкая, чистая. Посолил макароны и стал ждать ужина.
Когда я принес макароны в кубрик, то остался там в ожидании заслуженных похвал. Думаю, такое же чувство испытывал и мичман, который — а об этом знали уже все — показал свое кулинарное искусство.
Проголодавшиеся матросы за обе щеки уплетали приготовленную нами пищу. С чувством исполненного долга я отправился на камбуз мыть посуду.
А там, убирая мусор, взял я в руки упаковочную коробочку и прочитал: «Английская соль. Применяется, как хорошо действующее слабительное средство».
События стали развиваться минут через пятнадцать. Первым на палубе появился мичман и молча прошагал на нос катера, где у нас находилось место, о котором не принято говорить громко. Следом за ним, обгоняя друг друга, высыпали матросы. И скоро там выстроилась очередь.
Я спрятался в рубке, калачиком свернулся на рундуке, положил под голову спасательный пояс и, утомленный событиями минувшего дня, заснул.
Проснулся от того, что кто-то тряс меня за плечо. Открыл глаза, увидел старшину Белова.
— А ну, поднимайся виновник торжества, — весело сказал он.
Когда я встал, то Николай ухватив своими жилистыми лапищами мои уши, почти оторвал меня от палубы. Потом, тоном не терпящим возражения, скомандовал:
— Пошли на мостик. Братва ждет…
На мостике ко мне подходили все члены нашего, слава Богу, немногочисленного экипажа и несильно драли меня за уши. Последним эту «ушную операцию» сделал сам Руденко, а закончив ее, пожал мне руку и торжественно произнес:
— Поздравляю, юнга, с днем рождения! А трепать именинников за уши — старая флотская традиция. Насколько мне помнится еще со времен Петра I прижилась.
В освобожденном Севастополе
Наступила весна сорок четвертого года, началось освобождение Крымского полуострова.
В Севастополь мы пришли 9 мая, не предполагая, что ровно через год этот день станет для всего мира венцом Победы над гитлеровской Германией.
Город превратился в почерневшие от огня и копоти груды развалин, среди которых неприкаянно бродили оборванные горожане в поисках останков родных и близких. Огромные кучи разбитого кирпича и куски железной арматуры запрудили центральные улицы так, что не могли проехать даже танки.
При отступлении фашисты разрушили гордость Севастополя — Графскую пристань. Неизвестный моряк-освободитель, еще до водружения на шпиле военно-морского флага повесил на него свою безкозырку. Черные ленточки, словно птицы, летели по ветру навстречу Победе.
Снаряды и бомбы исковеркали причалы и причальные стенки. Глубокие воронки, словно пустые глазницы, кричали о жестоких боях морской пехоты с фашистскими захватчиками.
В одной из бухт мы увидели множество деревянных гробов немецкого производства. Позже мы узнали, что наши морские пехотинцы обнаружили их перед наступлением на противоположной стороне бухты. И ночью, перед решающей атакой, они использовали фашистские гробы как плавсредства — вместо лодок, благо попутный ветер помогал им.
— Фрицы просто обалдели, когда гробы появились в их поле зрения, и из гробов выскочили с автоматами «черные дьяволы», — весело рассказал нам участник «гробового» десанта. — Видно, не только от пуль, но и от испуга концы пооткидали…
Однако, больше всего мне запомнился холодильник возле железнодорожного вокзала, мимо которого все моряки пробегали зажав нос. Зловонный запах обгоревших трупов вызывал тошноту.
За несколько дней до того как оставить Севастополь, фашисты согнали в здание холодильника местных жителей и подожгли его. Тех севастопольцев, которые выпрыгивали из окон, фашисты расстреливали из пулеметов и автоматов. Играл военный оркестр, озверелым оккупантам было весело от выпитого шнапса, музыки и крови невинных жертв.
И еще мне запомнился Севастополь тех весенних дней тем, что в городе было много военнопленных. В длиннополых серых шинелях, без петлиц, погон и фашистской свастики, они уже не походили на наглых завоевателей. Хмурые, поникшие, они старательно трудились на расчистке города от обломков, мне показалось, что они и между собой-то не больно разговаривали. Появились пленные и в Стрелецкой бухте, где пришвартовался наш катер.
К нам зачастил их начальник конвоя — худенький старший лейтенант с нежным пушком на верхней губе и розовыми щеками. Он оказался земляком Николая Белова. Братва встречала пехотинца с флотским радушием. И вот однажды, когда мы только что пообедали, этот старший лейтенант прибежал на катер и возбужденно выпалил:
— Мужики, там, у земснаряда, где мы работаем, ваш пес напал на пленного! Никак оттащить не можем…
Я и Николай бросились вслед за старшим лейтенантом.
Разъяренный Налет (таким мы его никогда не видели) вцепился клыками в плечо пленного. Тот же, прикрывая лицо руками, что-то кричал по-немецки.
Мы с Николаем звали Налета, тянули за ошейник, однако, ничего не помогало, пес осатанел. И тут к старшему лейтенанту подбежал один из пленных и тихо сказал:
