Борис Воробьев - Убу

Он выстрелил.

Точно подводная скала ударила в днище шлюпки. Разгребая руками воздух, мы ринулись ввысь, потом влетели в воду и втроем — Ерошин, я и Чарка, — уже ничего не ощущая, кроме панического отчаяния, бросились к острову.

Какое счастье, что берег был рядом! Визг собаки заставил нас оглянуться, когда мы уже забрались на камень. В углу сомкнувшейся пасти мелькнул белый клок. Косатка лениво изогнула тело и отплыла в сторону.

Ерошин разразился бранью.

— Зубастая мразь! Обормоты! — честил он косаток, окруживших скалу целыми зарослями плавников. — Какая была собака! И месяца у меня не пожила. У, волки!..

Мы оказались вдвоем на острове в бесчисленной компании сивучей. Тюлени продолжали реветь, пугаясь косаток и не глядя на нас. Секачи угрожающе мотали головой, самки подползали к обрыву.

Лежа на скалах, все они были в безопасности, но один вид хищников переполнял их жирные тела такой мукой, что слабонервные долго не выдерживали.

Забыв о детях, они бросались в воду. Их тотчас разрывали.

Под вечер я увидел, как одна из косаток погналась за упавшим тюленем и разбилась о камни.

Косатка оказалась матерью: возле ее неподвижной туши сновал маленький детеныш с плавником необычной раскраски. У косаток они черные, но у этого детеныша на нем был узор — желтая звездочка, точно солнце. Утром, когда уже никого из хищников не было поблизости, плавничок с «солнцем» все еще ходил возле берега.

Потом за нами прилетел вертолет, и появилась новая винтовка взамен утонувшей. Наш пилот прицелился по молодой косатке, но пуля пробила маленькую дырку в плавнике детеныша, и зверь, высоко подпрыгнув, исчез в море.

Мы и не подумали тогда, что наш пилот стрелял по косатке, которая еще удивит ученый мир…

Итак, зубастый малыш — будущий Наму — не только лишился матери, но и отстал от своих.

Океанская толща полна была неведомых врагов. Что-то острее укусило его в плавник. Отчего-то странно затихла его мать. Кто скажет?..

Маленький Наму умел лишь одно — плыть за китихой и мягко толкать ее в бок своею мордой. Прикоснешься к ее упругому животу — и улетучиваются все страхи, смятения, брызжет на язык вкусное молоко. Как же теперь утолить голод, не видя рядом с собой матери? И что еще можно съесть?

Китенок знал, что взрослые набрасываются на дельфинов, котиков, птиц, белух или врываются в стада моржей — по нескольку косаток в ряд, строй за строем. Морские волки охотятся вместе. А что он может один?

Три дня Наму бродил голодным, ощущая такую боль в пустом желудке, что на четвертые сутки готов был наброситься на первого встречного зверя. Но тут язык китенка ощутил какой-то новый, аппетитный привкус морской воды, сладковатый аромат чего-то молочного. Сначала Наму вспомнил про мать. Но это было что-то другое.

Обезумев от голода, превращаясь в сплошной желудок с зубами, китенок яростно заработал хвостом, как мотором.

Дразнящий след пищи привел его к шумной громадине, которая двигалась по волнам, не обращая внимания на молодую косатку. Заманчивый вкус все еще сохранялся вблизи этого великана. На камбузе судна домывали обеденные тарелки с остатками молочной рисовой каши. Наму ткнулся мордой в металлическое днище, но только разбил губы.

Ни сил, ни решимости отойти от судна у Наму уже не было, и он продолжал следовать по пятам громадины.

После судового ужина он проглотил кости, а на следующее утро ему достались рыбьи кишки и головы, но даже эти крохи не пошли ему на пользу. Его стало выворачивать от новой пищи. Все же он продолжал глотать отбросы и помои с камбуза и вскоре привык к ним, хотя это его не насыщало.

Рыболовное судно, идущее в район промысла, сделалось для него пусть мачехой, но все же существом полезным. Рыбаки иногда бросали косатке кусочки сала, и маленький Наму не терял надежды, что придет такой день, когда все эти кричащие и машущие руками люди, наконец, сбросят ему в воду что-то очень большое и вкусное.

Но тут у людей началась страда, сельдь завалила палубу, отняла сон и отдых, и про малыша забыли.

В море было полно рыбы. Наму то и дело нырял в глубину, откуда до него доносились беспрерывный писк и посвистывание косяков сельди, и возвращался на поверхность с туго набитым желудком. Проходило полчаса, и он снова мог есть и вновь заглатывал рыбу, словно стараясь запастись ею на черный день.

Теперь черные дни стали редкостью в жизни смекалистого кита. Он полюбил рыболовные траулеры и вскоре стал известен многим экипажам, которые с одинаковым добродушием говорили о нем: «Наш бобик опять за нами увязался!» Одинокая маленькая косатка с «солнцем» на плавнике никому не мешала.

Уже месяца через три Наму отблагодарил рыбаков за их благожелательность.

Он быстро рос и умнел, у него была замечательная память, прекрасное чутье и более чем обезьянья сообразительность. Уже лучше рыбаков угадывал он, где искать рыбу, и, если траулер шел неверным курсом, Наму на время покидал его, а потом возвращался сытый, отяжелевший и вновь плыл за кормой.

Люди, наконец, сообразили, что надо последовать за Наму. Их ожидала удача. И сразу пошел слух про кита-разведчика, и, без сомнения, слава Наму покатилась бы дальше по белому свету, но не может повзрослевший волк жить без стада…

Однажды рыболовная флотилия, «возглавляемая» Наму, пришла туда, где хозяйничали, распугивая добычу, сотни косаток.

Надо было вызвать китобоев. Но что будет с Наму? Не отпугнут ли его пушечные выстрелы?

Наму близко подплывал то к одной, то к другой косатке, играл с ними, гонялся вместе со взрослыми за рыбой и, наверно, готов был последовать за своими собратьями хоть на край света.

— Смотрите не попадите в «Солнышко»! — тревожились рыбаки.

Судно-охотник подошло к старой косатке и выстрелило.

Гарпунер не промахнулся.

Раненый зверь с торчащим в его хвосте гарпуном, часто ныряя и отфыркиваясь, стал уходить к горизонту.

Наму расслышал, как под водой понеслись сигналы китовой тревоги — они звали всех китов прочь: здесь каждого ожидает участь их старого товарища. И каждая косатка, заслышав и передав сигнал дальше, устремилась вслед за раненым.

Могучая сила тревожных звуков взбудоражила Наму — мышцы его словно сами начали сокращаться быстрее, а тело разворачиваться в сторону уходивших. Он ощущал не страх, а необходимость. Тяжело, грозно, отзывно стучало его сердце. Но знакомые механические громадины тоже звали его к себе — просили остаться шумом своих винтов, криками людей.

Уплывали киты, исчез за горизонтом последний зверь, а Наму все еще колебался. Потом он затосковал, словно к нему возвратилось одиночество сосунка, потерявшего мать. Он сделал медленное движение хвостом. Еще, еще… — и поплыл быстрее, быстрее… Он покидал флотилию.