Генри Уильямсон - Выдра по имени Тарка
Мать привела выдрят в заводь ниже моста и пошла по мелководью в дальнем ее конце. Она внимательно всматривалась в камни, коричневые и скользкие от водорослей, выдрята тоже всматривались в них. Они следили за светлыми струйками, накатывающими на отмель, иногда пытались их укусить. Тем временем выдра побежала к верхней части заводи и скользнула в воду. Она плыла от берега к берегу, чаще, чем обычно, высовываясь наружу, потому что она не охотилась, а гнала рыбу вниз, к выдрятам. Тарку охватил охотничий азарт: увидев рыбу, он нырнул и кинулся вдогонку. Желая увеличить скорость, Тарка отталкивался всеми четырьмя лапами, и вот — смотрите-ка! — он плыл под водой, как настоящая взрослая выдра! Тарка никогда еще не видел такой большой рыбы, и хотя он двигался за ней со скоростью чуть ли не двухсот толчков в минуту, она почти сразу от него ушла; Тарка сердито «гирркнул», и — ах! — он больше не плыл под водой, как настоящая взрослая выдра, а фыркал и кашлял на поверхности — бедный полузадохшийся выдренок, «мяуканьем» призывающий мать.
Ему стало лучше, когда он съел пойманную матерью кефаль, — рыба поднялась по реке с приливом и осталась в заводи. Поздно ночью Тарка поймал головастика в выемке от коровьего копыта и почувствовал себя настоящим охотником. Он играл с ним, перебрасывая из лапы в лапу и катаясь на спине по грязи, он ни с кем не желал делиться своей добычей и, когда мать подошла посмотреть, что он делает, закричал: «Исс-исс-ик-янг!» — извечная угроза всех куньих, означающая в переводе на человечий язык: «Уходи прочь, не то я выпью твою кровь!»
Махая обвислыми серыми крыльями над островом Плакучей ивы, когда солнце только-только позолотило ее верхушку, Старый Ног увидел в Лососьей заводи пять бурых голов. Три головки поменьше и одна большая свернули у поваленного дуба налево, самая большая двинулась дальше, вверх по течению. Выдрята устали и не хотели, чтобы мать умывала их, когда они наконец очутились в дупле. Позднее Тарка столкнул сестренку с самого уютного места — материнской шеи — и сразу уснул. Время от времени его задние ноги чуть подрагивали во сне. Он пытался поймать сверкающую рыбу, которая извивалась прямо у него под носом, как вдруг что-то вырвало его из сна. Тарка громко зевнул, но мать зашипела на него сквозь зубы, и он притих.
Над поваленным дубом с коротким, пронзительным «пи-ит» вниз по реке промчался зимородок. Выдра встала на передние лапы и повернула голову к выходу из дупла. Вскоре после того как исчез зимородок, на ветку ясеня рядом с убежищем села горлица и настороженно огляделась вокруг; она только что слетела с двух яичек, чуть не упав на землю со своего плоского, похожего на плот гнезда в боярышнике возле запруды. Горлица вытянула крыло и принялась расправлять опахало махового пера, которое ушибла о ветку, так внезапно поднявшись с куста. Трижды проведя по перу клювом, она тряхнула крыльями, прислушалась и продолжала охорашиваться.
Тарка зажмурился, глубоко вздохнул и примостился спать дальше на шее младшей сестры, но опять открыл глаза, когда мать подбежала к выходному отверстию. Выдра прислушивалась к звуку, похожему на тонкий комариный писк. Шерсть у нее на загривке поднялась дыбом. Издалека донесся низкий, переливчатый рев и пронзительные вскрики. Выдра тут же вернулась к детенышам и стала над ними в защитной позе; она знала — на реке идет гон.
Тарка сжался в комок и тоже прислушался к далеким звукам. Теперь различить их было легче. По-прежнему все перекрывала низкая, басовитая нота. Гон, почти не прерываясь, становился все громче и громче. Послышался другой, более близкий звук — это задели о ветки крылья вспорхнувшей горлицы.
Минуту спустя раздался тихий, сипловатый свист — подняли тревогу синички, гнездящиеся в ясеневом дупле. Прилетела с моста сова, села на плющ, обвивающий ствол ясеня, заморгала глазами, завертела золотисто-серой головой. Одна из синичек, не больше человечьего пальца, сердито порхала с ветки на ветку в нескольких дюймах от ее клюва. Сова медленно моргнула. Рев нарастал, звучал уже у моста; сова повернула назад голову, не шевельнув туловищем, и уставилась в ту сторону. «Чизи-чизи-чизи-тин!» — засвистела синичка, когда сова снялась с места и плавно понеслась прочь. Тарка привык к их щебету — он приветствовал выдренка всякий раз, как тот выглядывал днем из убежища.
«Чизи-чизи-чизи-тин!» — вновь просвистела синичка, и тут Тарка увидел в отверстии дупла голову самца, упирающегося мокрыми передними лапами в выступ коры. Самка зашипела на него, щелкнула у носа зубами, и самец исчез.
Гон шел совсем рядом. Со всех сторон слышался глухой топот ног. Выдрята заползли в самый темный угол. Атуканье звучало все громче. Но вот топот бегущих ног прекратился. Вода несколько раз с плеском лизнула полузатопленный ствол, зацарапали по коре когти, входное отверстие потемнело, и по дуплу гулко прокатился басовитый рев, который перекрывал голоса всех собак. Выдра отпрянула, тело ее напряглось, шерсть стала дыбом, казалось, она растет на глазах. «Суишь-суишь-суишь» — хлестал хвост. Она узнала другой звук — голос человека, высокий и звонкий, как рожок, с которым ему так часто приходилось делить дыхание, и шипела всякий раз, когда он выкрикивал клички собак. Голос умолк. Прозвучал рожок. Защелкали арапники.
Гончие, шлепая лапами, выбирались на берег — все, кроме той, что заливалась у входа в дупло. Это был самый крупный выжлец в стае, черно-белый, с большими, отвислыми брылами. Голова у него была черная, лишь на носу и лбу белели старые шрамы, оставшиеся после собачьих драк. Теперь с ним никто больше не дрался, ибо вся стая признала его вожаком. В его жилах текла кровь борзых, а один из его предков-ищеек загрыз человека. Был в его роду и мастифф. Его мать и отец подняли и загнали не одного оленя в болотах Эксмура и умерли у камелька, всю жизнь верой и правдой прослужив «красным курткам» [1]. Брюхо этой огромной пятнистой гончей перерезал розоватый рубец, так как во время второго сезона охоты на оленей самец-пятилетка распорол его острым концом рога; после этого Капкан больше не мог гнать зверя так быстро, как раньше. Охотники на выдр купили его за гинею, прельстившись длинными ногами, и теперь никто лучше него не выслеживал добычу в долине Двух Рек.
Капкан держался за край передними лапами, зубы крошили набухшую гнилую древесину. Он мог засунуть в дупло лишь голову. Пока он бил задними лапами, стараясь найти точку опоры, выдра подбежала к нему и укусила за ухо, как раз в том месте, где были вытатуированы голубые инициалы его первоначальной стаи. Капкан зарычал, не разжимая оскаленных зубов. Три маленькие пасти в дальнем конце раскрылись и зашипели в несказанном страхе.
