О всех созданиях - прекрасных и удивительных - Джеймс Хэрриот
Наступило долгое молчание, и с каждой проходящей секундой роковые слова казались все более и более неизбежными. Сеп Уилкин не мог поступиться главной своей страстью. Безжалостное выпалывание всех отступлений от нормы представлялось ему абсолютной необходимостью. И когда он кашлянул, сердце у меня сжалось от скверных предчувствий.
Но они меня обманули.
— Если я его оставлю, вы для него что-нибудь сделать можете? — спросил он.
— Есть таблетки, которые, вероятно, снизят частоту припадков, — ответил я, стараясь говорить безразличным тоном.
— Ну ладно… ладно… Я к вам за ними заеду, — буркнул он.
— Отлично. Но… э… потомства вы от него получать ведь не станете?
— Нет же, конечно, — отрезал он с раздражением, словно больше не хотел возвращаться к этой теме.
И я промолчал, интуитивно догадываясь, что он боится выдать свою слабость: он — и вдруг держит собаку просто из любви к ней! Забавно, как вдруг все само собой объяснилось и встало на свои места. Вот почему он отдал Суипа, обещавшего верные победы на состязаниях. Джип ему попросту нравился! Пусть Сеп Уилкин был высечен из гранита, но и он не устоял перед этим веселым обаянием.
Поэтому, направляясь к машине, я заговорил о погоде. Однако, когда я уже сел за руль, фермер вернулся к главному.
— Я вам про Джипа одной вещи не сказал, — начал он, наклоняясь к дверце. — Не знаю, может, это здесь и ни при чем, но только он ни разу в жизни не лаял.
Я с удивлением посмотрел на него:
— Как так? Ни единого раза?
— Вот-вот. Ни разу не гавкнул. Остальные собаки так и заливаются, если на ферму чужой кто заглянет, а Джип хоть бы тявкнул с самого первого дня, как родился.
Включив мотор, я впервые обратил внимание, что сука с двумя полувзрослыми щенками устроила мне прощальный концерт, но Джип только по-товарищески ухмылялся, открыв пасть и высунув язык, без единого звука. Пес-молчальник.
Это меня заинтриговало. Настолько, что, приезжая на ферму в последующие месяцы, я старательно наблюдал за Джипом, чем бы он ни занимался. Но ничто не менялось. Между припадками, которые теперь повторялись примерно каждые три недели, он был нормальной, подвижной, веселой собакой. Но немой.
Видел я его и в Дарроуби, куда он приезжал с хозяином, уютно устроившись на заднем сиденье. Но если я в таких случаях заговаривал с мистером Уилкином, то про Джипа старательно не упоминал, храня твердое убеждение, что ему тяжелее, чем кому-нибудь другому, было бы признаться в подобной чувствительности даже себе — держать собаку просто так, без каких-либо практических целей!
Правда, я всегда лелеял подозрение, что на большинстве ферм собаки ценятся просто ради их общества. Бесспорно, в овечьих хозяйствах собаки были незаменимыми помощниками, да и в других свою пользу приносили — например, подсобляли пригонять коров. Однако во время объездов ко мне в душу то и дело закрадывались сомнения — слишком уж часто видел я, как они блаженно покачиваются на повозках в сенокос, как гоняются за крысами среди снопов во время жатвы, как шныряют между службами или трусят по лугам рядом с фермером. «Чем они, собственно, занимаются?» — невольно задавал я себе вопрос.
Подозрения мои укреплялись всякими мелкими случаями: например, я стараюсь загнать несколько бычков в угол, собака кидается помогать — покусывает ноги, хвосты, но тут же раздается: «Лежать, кому говорю!» или «А ну пошла отсюда!».
Вот почему я твердо и по сей день придерживаюсь своей теории: почти все собаки на фермах — обычные домашние любимцы, и они остаются там потому, что фермеру нравится чувствовать их рядом. Сам он разве что на дыбе в этом сознается, но я стою на своем. Собаки же в результате живут расчудесной жизнью. Им не приходится клянчить, чтобы их взяли погулять. Все дни они проводят на приволье и в обществе своего хозяина. Когда мне нужно отыскать кого-нибудь на ферме, я высматриваю его собаку. А, вот она! Значит, и он где-то рядом. Я стараюсь, чтобы и моим собакам жилось неплохо, но им остается только завидовать жребию средней собаки на ферме.
Довольно долго животные Сепа Уилкина ничем не болели, и я не видел ни его, ни Джипа, а потом совершенно случайно встретился с ними на собачьих состязаниях.
Со мной была Хелен, потому что нас обоих эти состязания одинаково увлекали. Как замечательно хозяева руководили собаками, и с каким увлечением работали те, и какой сноровки и даже искусства требовала сама задача! Мы могли следить за этим часами.
Хелен взяла меня под руку, и, пройдя в ворота, мы направились к полумесяцу машин у конца длинного луга, протянувшегося вдоль реки. За полоской деревьев солнце вспыхивало тысячами искр на мелких быстринах и придавало сверкающую белизну длинной полосе светлой гальки. Группы мужчин, главным образом участников, переговариваясь, следили за происходящим. Все загорелые дочерна, спокойные, неторопливые, но одетые по-разному, поскольку тут был представлен настоящий социальный срез сельского Йоркшира — от богатых фермеров до самых бедных работников. Вот почему вокруг виднелись кепки, фетровые шляпы, шапки, а то и ничем не прикрытые волосы. И одежда: твидовые пиджаки, парадные костюмы с негнущимися воротничками, расстегнутые у горла рубахи, дорогие галстуки — или же ни воротничка, ни галстука. Но почти все опирались на пастушьи посохи с изогнутыми ручками из бараньих рогов.
Со всех сторон доносились обрывки разговоров: «Все-таки, значит, выбрался сюда, Фред… А народу порядком съехалось… Одну-то он упустил, получит за это нолик… А овцы-то проворные подобрались… Да уж, будь здоров!»
И сквозь гомон прорывались свистки, которыми человек руководил собакой — всех тональностей и степеней громкости, иногда подкреплявшиеся криками: «Сидеть!», «Вперед!». У каждого человека был свой язык с его собакой.
Собаки, ожидавшие своей очереди, были привязаны к забору, затененному живой изгородью. Их было семьдесят, не меньше. Удивительно приятное зрелище — длинный ряд виляющих хвостов и дружелюбных морд. Друг с другом они знакомы почти не были, но даже ушей не настораживали, а уж о драках и говорить нечего. Врожденная послушность в них явно сочеталась с приветливостью.
Последнее как будто объединяло и их владельцев. Никаких признаков враждебности, ни сердитой досады после неудачи, ни хвастливого торжества победителя.
Если время оказывалось просроченным, человек спокойно отгонял своих овец за загородку и возвращался к приятелям с философской усмешкой на губах. Без шуточек, конечно, не обходилось, но они были беззлобными.
Сеп Уилкин стоял возле своей машины на удобном пригорке, шагах в пятидесяти от крайнего загона. Джип, привязанный к
