О всех созданиях - прекрасных и удивительных - Джеймс Хэрриот
На поднос падал солнечный луч, пробиваясь сквозь плеть глицинии, завесившей окно, напоминая мне, что сейчас май и что нигде майское утро не разливает такое золотое волшебство, как в длинном саду Скелдейл-Ха-уса, чьи высокие кирпичные стены с осыпающейся штукатуркой и старинной каменной облицовкой принимали солнечный свет в теплые объятия и проливали его на неподстриженные газоны, на заросли люпина и колокольчиков, на бело-розовые облака зацветших яблонь и груш и даже на грачей, раскричавшихся в верхушках вязов.
Зигфрид, перекинув через плечо намордник для хлороформирования, в последний раз проверил, все ли я положил на поднос, и мы отправились. Минут через двадцать мы уже проехали ворота старинного поместья и по заросшей мхом подъездной аллее, кружившей среди сосен и берез, добрались до дома, который смотрел из деревьев на простиравшийся перед ним простор холмов и вересковых пустошей.
Лучшего места для операции и придумать было нельзя: окруженный высокой стеной выгон с густой сочной травой. Великолепного гнедого двухлетку туда привели два весьма своеобразных персонажа — хотя других подручных у мистера Барнетта и быть не могло, решил я про себя. Смуглый кривоногий детина, переговариваясь со своим товарищем, то и дело дергал головой и подмигивал, словно они обсуждали что-то не совсем благовидное. У его собеседника морковно-рыжие стриженные ежиком волосы почти сливались по цвету с воспаленной золотушной физиономией — казалось, только коснись кожи, и она начнет шелушиться мерзкими хлопьями. В самой глубине красных тяжелых складок шмыгали крохотные глазки.
Они угрюмо уставились на нас, и смуглый со смаком сплюнул почти нам под ноги.
— Утро очень приятное, — сказал я.
Рыжий только смерил меня взглядом, но Мигалка многозначительно кивнул и закрыл глаза, словно я отпустил двусмысленный намек, пришедшийся ему по вкусу.
На заднем плане маячила грузная сгорбленная фигура мистера Барнетта — изо рта свисала сигарета, на синем лоснящемся костюме играли солнечные зайчики.
Я не мог не сравнить гнусную внешность этой троицы с красотой и врожденным благородством коня. Гнедой встряхнул головой и устремил безмятежный взгляд на выгон. В больших прекрасных глазах светился ум, благородные линии морды и шеи гармонировали с грацией и мощью всего его облика. У меня в голове замелькали разные соображения о высших и низших животных.
Зигфрид обошел коня, поглаживая его, разговаривая с ним, а на его лице был написан фанатический восторг.
— Великолепное животное, мистер Барнетт, — сказал он.
— Ну так и не испортите его, и весь разговор. Я за эту животину хорошие деньги отвалил, — буркнул тот.
Зигфрид посмотрел на него задумчивым взглядом и повернулся ко мне.
— Ну что же, начнем. Положим его вон там, где трава повыше. У вас все готово, Джеймс?
У меня все было готово, но я предпочел бы, чтобы Зигфрид поменьше вмешивался. В подобных случаях я был только анестезиологом, а хирургом он. Отличным хирургом, работавшим быстро и блестяще. Меня это вполне устраивало: пусть он делает свое дело, а я буду делать свое. Но вот тут-то и была зарыта собака — он все время вторгался на мою территорию, и это меня раздражало.
Крупных животных анестезируют с двоякой целью — не только чтобы избавить их от страданий, но и чтобы обездвижить их.
Естественно, такие потенциально опасные пациенты не позволят что-нибудь с собой сделать, если не принять необходимых мер.
В этом и заключалась моя задача. Из моих рук пациент должен был выйти спящим, готовым для ножа, и мне частенько казалось, что самая трудная часть операции заключалась именно в этом. Пока животное не засыпало окончательно, я все время оставался в напряжении, чему немало способствовал Зигфрид. Он стоял у меня над душой, говорил под руку, что хлороформа я перелил — или не долил, — и просто не мог дождаться, когда анестезия сработает. Он то и дело твердил: «Но он же не ляжет, Джеймс!» И сразу же: «А вам не кажется, что следовало бы прихватить ремнем переднюю ногу?»
Даже и сейчас, тридцать лет спустя, когда я пользуюсь такими внутривенными средствами, как тиопентон, он своей манеры не оставил. Нетерпеливо притоптывает, пока я наполняю шприц, и тычет длинным указательным пальцем через мое плечо в яремный желобок. «На вашем месте, Джеймс, я уколол бы вот сюда!»
В то утро я нерешительно помедлил — мой партнер рядом, бутылка с хлороформом у меня в кармане, намордник болтается в моей руке. Как было бы чудесно, подумал я, чтобы вот сейчас, в виде исключения, он не вмешивался! В конце концов, я проработал с ним почти три года, так неужели я не сумею тактично ему намекнуть?
Я откашлялся.
— Зигфрид, я вот подумал… Может быть, вы где-нибудь посидите минуту-другую, пока я его усыплю?
— Что-что?
— По-моему, имело бы смысл, чтобы вы предоставили это мне. У него столько людей возле самой морды… а я не хотел бы, чтобы он заволновался. Так почему бы вам не передохнуть немного? Едва он ляжет, я вам крикну.
— Дорогой мой, как скажете. — Зигфрид умиротворяюще поднял руку. — Действительно, зачем я тут топчусь? Я ведь никогда в вашу работу не вмешиваюсь, как вам прекрасно известно! — Он повернулся, крепко держа поднос под мышкой, и широким шагом направился туда, где остановил свой «лендровер». Пройдя эти пятьдесят ярдов, он обогнул машину, сел на траву и прислонился к багажнику. Теперь он меня не видел.
Сразу воцарился мир. Я осознал, что солнышко ласково греет мне лоб, а на деревьях за оградой звенят птичьи трели. Неторопливо закрепив намордник на уздечке, я достал стеклянную мензурку.
Слава Богу, можно не торопиться. Начну с небольшой дозы, чтобы он свыкся с запахом и не ругался.
— Медленно ведите его по кругу, — приказал я Рыжему с Мигалкой, наливая прозрачную жидкость на губку. — Я буду давать ему понемножку, спешить некуда. Но повод держите крепко, вдруг он забуянит.
Впрочем, я мог бы не беспокоиться: конь шагал по кругу спокойно, без каких-либо признаков страха, и каждую минуту я подливал на губку новую дозу хлороформа. Через некоторое время шаги его замедлились, и он начал пьяно пошатываться, а я радостно наблюдал эту картину. Вот так и надо их усыплять! Еще несколько капель — и все. Я отмерил пол-унции и направился к коню. Его голова сонно закивала.
— Ну, вот ты и готов, старина, — проворковал я, и тут словно бомба взорвалась.
— Он не ляжет, Джеймс, вы же видите! — Громовой раскат донесся со стороны машины, я повернулся к ней в полной растерянности, увидел возникающую из-за капота голову
