Леонид Фомин - Парма
Выматывая силы, парма в то же время начнет помаленьку раздевать путника. «В тайге каждый сучок просит клочок», — говорят старики-охотники, и это верно. Не пройдет и двух дней, как вместо крепкой парусиновой штормовки останутся жалкие лохмотья. Про обувь и говорить нечего.
А не так надо бы вести себя, если заблудился. Присядь, успокойся, подумай. А еще лучше, разведи костер и переночуй. Отдохни, одним словом, пощади свои ноги и сухари. Ведь утро-то вечера мудренее!
Сперва учитель шел уверенно, а тут привязалась и неотступно тревожила думка: «Пройду ли, не потеряю ли направление?» Нет ни карты, ни компаса. В обычное время они ни к чему, а вот сейчас бы и звездочке рад. Не видно только в пасмурном небе ни звезд, ни месяца.
Василий Терентьевич не раз хаживал через тайгу и на Пелю, и на другую горную речку — Золотанку, но ночью не доводилось. Потому и тревожился.
Да еще этот снег! Ступишь — и по колено. На голову то и дело обрушиваются с деревьев сырые снежные лепехи.
Остановился в одном месте, где лесины стояли пореже, посмотрел на их иссеченные вершины, обвисшие ветви: «Ага, кажется, на этой стороне больше веток, да и вершины как бы наклонились в ту же сторону. Значит, верно иду, к югу наклонились вершины».
И опять шел, сокрушая ногами лесную заваль, пробиваясь через буреломы и все неотвязно думая о том, правильно ли идет.
Под скрип снега, хруст валежника подступали другие мысли. Единственный ли выход был — оставить ребят одних? А что еще можно предпринять? Пожалуй, ничего.
Лет пять или шесть назад случилось на полянах примерно то же. Внезапный циклон, снег. Правда, снег выпал всего на вершок, и телята без труда докапывались до травы, а вот ребята мерзли. Особенно плохо, как и в этот раз, было с обувью. Да и не мудрено: ведь сто километров по тайге протопали!
В те годы на Язьвинских полянах, в западной части Кваркуша, стояла избушка. Еще зимой в нее забросили вертолетом продукты, теплую одежду, обувь. Для пастухов.
Василий Терентьевич тогда за ночь отмахал по хребту двадцать километров, сорвал с двери избушки пломбы, замки и к утру принес для ребят восемь пар резиновых сапог.
Но тогда было проще, была избушка. Тогда лишь пришлось писать начальству длинное объяснение…
Сейчас избушки нет. Сейчас надежда на геологов. Вот только бы найти их. Дойти. Не подвели бы силы…
С некоторых пор Василий Терентьевич стал замечать, что его этак непроизвольно побрасывает из стороны в сторону, если даже под ногами нет колодняка. А тут еще — раз! — и брякнулся! То, что он раньше падал, не в счет, без этого в тайге не обойтись, а вот когда упал да встать неохота — уж никуда не годится. Так и застыть недолго.
Сухими губами учитель похватал снегу — и так хорошо стало, хоть закрывай глаза… Тихо кружилась голова, в ушах неумолчно позванивало. «Минутку, всего одну минутку полежу», — проносилось в сознании. Но чей-то другой, беспощадный голос приказывал: «Поднимайся! Ты оставил ребят, ты обязан дойти!»
— Обязан! — прохрипел Василий Терентьевич, выплюнул хвоинку, попавшую в рот со снегом, оперся на ружье, встал: «Ничего, дотянем, не столько на фронте тянули — вытянули! Вот-вот со́гра начнется, а там до Пели — рукой подать…»
Долго ли, мало ли шел — не замечал времени, но, наверно, очень долго, потому что наступило утро. Посветлело как-то разом, будто кто поднял над лесом занавес. Василий Терентьевич осмотрелся.
Низкое серое небо, вдали под тучами едва угадываются волнистые изгибы белесых гор. Это в той стороне, откуда шел. Густой лес кончился, его сменили пихтовое сухотье, редкая березовая и ольховая молодь. И вокруг — кочкарник. Стало быть, согра.
В кочках идти еще хуже, но теперь уже близко Пеля. Это прибавляет силы.
А вот и река. Черная, в белых берегах, разлившаяся по низинам.
Василий Терентьевич сел на пихтовое корчевье, выколотил мокрую кепку. Куда теперь податься, в какую сторону? «Если вправо пойдешь — коня потеряешь, влево — свою голову сложишь…» — учитель невесело усмехнулся.
Но все же, куда идти: вниз по реке или вверх? И опять необоримое желание прикрыть глаза и забыться. Ах, как, должно быть, приятно уставшему человеку спать на этом удобном и мягком корневище! И пожевать бы чего…
Разгреб ногой снег, увидел изумительной свежести стрелочки дикого лука. С трудом наклонился, нарвал горсть. Судорогой свело скулы от ощущения во рту еды. Упав на колени, учитель стал жадно рвать лук, набивая им рот, карманы, заталкивая за пазуху…
6
Раньше всех утром проснулась Нина. И тотчас вспомнила ночной разговор с Василием Терентьевичем. Теперь она здесь старшая, все надо решать самой.
Осторожно спустилась с нар, поправила на Вале сбившееся одеяло. Заметила непорядок с обувью и расставила сапоги так, чтобы они лучше сохли. Подняла с пола и повесила на гвоздик чей-то мокрый шарф.
За ночь избушка выстыла, от обилия влаги в ней окно опять сделалось матовым, будто кто заклеил его серебристой бумагой.
Ребята крепко спали, и будить их не хотелось. «Вот подтоплю маленько, тогда и разбужу», — решила Нина и, прислушиваясь — не ревут ли телята? — стала складывать в холодную печурку оставшиеся дрова. Долго искала спички, а когда нашла, дольше того не могла добыть огонь — спички отсырели. Исчеркала напрасно полкоробка, опустила руки… И тут вспомнила, как еще давно, когда они ходили всей школой копать колхозную картошку и их вымочил дождь, Василий Терентьевич учил зажигать подмоченные спички. Он быстро, быстро тер спичку о волосы, чиркал, и она загорала. Нина повторила урок. Получилось! Высушенная трением, спичка вспыхнула, от нее занялась тугая ленточка бересты — загудело в печке!
Железная печурка, или «теплушка», как ласково называли ее ребята, могла в две минуты докрасна нагреваться. Напичканная смольем, накалялась не только печка, но и вся ее длинная труба.
Жаркая, удобная эта «теплушка», недаром ее устанавливают во всех времянках и даже возят с собой!
Нина накинула фуфайку, вышла на улицу!
Рассветало. Крутобокие, белые, будто освещенные изнутри неоновым светом облака плавно сливались на плато Кваркуша с подтаявшими за ночь снегами. Облака на земле! Словно стадо гигантских баранов вольно разбрелось по просторам альпийских лугов. Облака на лугах лежали всю ночь, а теперь, отдохнувшие, отрывались от них и медленно, не спутываясь, не перемешиваясь, спокойной чередой, одно за другим скатывались в прохладную долину Цепёла и уплывали по ней в дальнюю даль. Где-то они полетят привычно высоко, выше птиц, а вот тут отдыхают на самой земле. «Тучки небесные, вечные странники…» — вспомнила Нина, и еще больше поразило ее невиданное зрелище.
