Олег Трушин - Хорюшка

Оглядев окрест, хорюшка что было сил припустила в лес. Это была ночь свободы, которая гнала её прочь от деревни, не давая остановиться ни на миг, ни на долю секунды. Это была ночь возвращения к вольной жизни.

А спустя несколько месяцев, в пору первых порош, на Спиридоновом гумне вновь появились хорёчьи сдвойки…

ЗОВ ЛЕСА

Повесть-быль о лосе

Ночь застала лесника Семёна Савинкова на участке дальних молодых сосновых посадок у Барских лугов. Короткая вечерняя зорька быстро убралась восвояси, дав полную свободу ночной мгле. Сумрак мгновенно лёг на подлесок, с каждой минутой становясь всё гуще и гуще. Возвращаться домой не было и мысли, хотелось с раннего утра пройтись к самым дальним еловым делянкам, и лесник, наскоро поднабрав дровец и разведя дружный костёр, остался ночевать. Осенние ночи особенные — тёмные, таинственные на тишину, с леденящим душу холодом. Лес словно укутывался в тишину, и каждый лесной шум был «на виду». Вот где-то совсем близко несколько раз тоскливо протянула свою устрашающую песню сова, и вскоре её силуэт бесшумно мелькнул в проёме сосновых крон, погружённых в звёздное небо, и скрылся, словно не было ночной разбойницы вовсе. И почти тут же, но уже с другой стороны, донеслась до слуха лесника пугающая перекличка нескольких сов. В глубине леса прохрустел валежником спешащий куда-то по своим делам заяц, и загомонил в ельнике спросонья стронутый им чёрный дрозд. Закопошился, забил крыльями о еловые ветви и затих.

Костёр убаюкивающе потрескивал сушняком, излучая благодатное ласковое тепло.

Пригревшись у жаркого костра, дед Семён слегка задремал. Потрескивание костра ещё больше усиливало дрёму, крепко разморившую усталое за день тело.

К утру сильно схолодало. Рассвет едва занимался. За ночь в лесу поднялся плотный туман, скрыв из виду всё окружающее.

Очнулся дед Семён от холода. Было неуютно, и он, запахнувшись поплотнее телогрейкой, принялся наламывать для костра хворост, припасённый ещё с вечера.

Пламя костра уже давно поглотило всё, что было брошено в него щедрой человеческой рукой, и теперь к рассвету в кострище оставались лишь ярко тлеющие малиновыми огоньками угли, отдавали своё последнее тепло захолодевшему за ночь воздуху. Иногда самые крупные угли дружно вспыхивали оранжево-жёлтым пламенем, но, прогорев секунду-другую, внезапно затухали. И оттуда, где только что вырывались яркие языки пламени, начинал струиться лёгкий, едва видимый на фоне плотного тумана дымок.

Совсем близко тявкнула несколько раз лисица, почувствовала резкий запах костра, перемешанный с человеческим духом, и поспешила удалиться от опасного места. Её голос ещё несколько раз слышался в предрассветных сумерках.

Над головой деда Семёна просвистела крыльями невидимая стайка каких-то пичуг.

Подкинутый в костёр хворост оживил его, и пламя заиграло с новой силой.

Отправляться в дорогу было ещё рановато, и Семён вновь прилёг на настеленный им лапник.

Пропитанный влагой утренний воздух вбирал в себя звуки. Дед Семён старался не реагировать на них, размышляя о том, что уже совсем скоро закружит осень по-настоящему, посрывает листву, зарядит проливными дождями, а затем скует землю первыми зазимками, готовя её к снегам. «Скорее всего, первый снег случится где-нибудь в ноябре, а то, может быть, и того позже, на декабрь отодвинется. А там, кто знает? Природу не угадаешь», — раздумывал он, слегка подгребая сучкастой палкой чёрные угли, выкатившиеся из костра.

Скомканные обрывки человеческой речи, вдруг долетевшие до слуха лесника, заставили его насторожиться. Голоса доносились со стороны густого ельника, за которым тянулась на доброе расстояние прошлогодняя вырубка.

Утро разгуливалось, и уже можно было отправляться на дальние участки леса, разделённые просеками. Завалив дёрном и без того едва тлеющие угли ночного костра, дед Семён накинул на плечи рюкзак и, преодолев густой захламлённый валежником ельник, вышел на просек, за которым находилась старая вырубка. Повернув к лесному ручью, он осторожно перебрался через его крутой ров и, поднявшись на высокий вал, от неожиданности увиденного оторопел… У подножия столетних сосен лежало неподвижное тело лосихи, а рядом с ним растерянно стоял лосёнок-первогодок. Увидев внезапно появившегося человека, он слегка попятился назад, натолкнулся на ствол одной из сосен, остановился и, быстро развернувшись, скрылся в гуще елового подроста.

Осенний день размеренно вступал в свои права. Золото листвы поблёскивало в ослепительных лучах сентябрьского солнца. Безоблачное, сочно голубое небо просторно разлилось над осенним лесом. Лёгкий, едва уловимый ветерок трепал листву на маковках берёз, подзадоривал и без того беспокойную листву осинника. Лесная пройдоха-сорока с громким стрекотанием перелетела с сосняка через вырубку и, опустившись где-то там, продолжала суетливо оглашать своим гамом окрестность.

Мысли о том, чтобы забрать лосёнка, у Семёна не было. Да и как?! Ведь лесной зверь! Только ясно было: останься он один в лесу — погибнет. Но всё разрешилось само собой. Лосёнок, выйдя из елового подроста, потянулся вслед за уходившим человеком, да так и пришёл за дедом Семёном прямо к деревенской околице, разом очутившись в непривычной для себя обстановке, тем самым решив свою дальнейшую судьбу.

Как назвать лосёнка, словно ком снега, свалившегося на голову семье лесника, долго не знали. Больше всех домашних над разрешением этой проблемы бился сам хозяин дома. Никак не мог ладное имя своему подкидышу подобрать. Всё какие-то в них изъяны находил: то легковато, то простовато, а то и вовсе какое-то бесхитростное.

В конце концов, безвыходность сложившейся ситуации разрешила супруга деда Семёна, обнаружив на рыжеватом бочке лосёнка небольшое белесоватое пятнышко — словно снежинка прилепилась.

— Эко какое дело! Да ты меченый у нас! — восхитилась она. — Где хочешь, сыщем теперь! Лишь бы твоя снежинка не стаяла со временем.

Так и приклеилась к лосёнку кличка Снежок. Дед Семён сначала сопротивлялся такому имени, ну а потом понял, оценил и сдался.

Лосёнок быстро привязался к людям, почувствовал, наверное, доброту и заботу. Стал он самым главным в семье старого лесника. Место ему было отведено в крытом дворе, что был пристроен к дому. Закуток, где некогда содержали корову, давно опустел и теперь на полных правах был отдан Снежку.

Сперва, когда лосёнок только оказался в доме лесника, хозяин поместил его в отсек для молодняка. «Детский» закуток не пришёлся по душе Снежку, и уже на шестой день он отказался там находиться, устроившись прямо у входа во двор. Дед Семён хотел напоить лосёнка, так и не смог загнать его в «детскую». Не идёт — и всё тут! Вот и нашёл тогда дед Семён верный выход — не стал на ночь закрывать двери во всех четырёх хлевушках. Распахнул их настежь. Везде сена настелил хорошенько. Так и оставил Снежка в ночи на полном выборе. Переживал очень. Раза два выходил ночью на ступеньки сеней, подходил к двери, ведущей в крытый двор, прислушивался. Тишина ещё больше пугала его, порождая скверные думы, заставляя с тревогой ждать утра. А поутру дед Семён, как на грех, заспался. Растолкала его жена, сказав с радостью, что лосёнок облюбовал коровник, выбрал в сенцах местечко и лежит себе полёживает. Дед Семён аж с койки подскочил, наскоро набросил на себя фуфайку да, как был в одних кальсонах, так во двор и выбежал. Осторожно подошёл к коровнику и, спрятавшись за дверную стойку, глянул внутрь. Снежок и впрямь спокойненько полёживал на сене, забившись в дальний левый угол хлева.