Иван Басаргин - В горах Тигровых
Запуржила черемуховая метель над поймами речек как-то враз, в ночь. Еще сильнее заголубели сопки, нежатся в жаркой истоме. И речки затренькали чуть глуше, но зато звонче, на разные голоса, затрезовонили пичуги. Приятно шагать по тайге! Пружинит шаг. Под ногами старая листва, из-под листвы травы. От них дурман и щемящее чувство чего-то несбыточного.
Впереди шел Андрей, чуть сбоку Роман, следом тянулся Ларион. Они цепкими взглядами смотрели на сопки, искали зверей. Но после такого грохота на пашнях зверь куда-то отошел. Не должно быть, что далеко. Где-то он здесь, рядом.
— Как тут тихо и блаженно, будто вошли в божий храм, — проговорил Роман.
— Тайга — это и есть храм, — тихо сказал Андрей. Его тоже подавило таежное величие — Но только этот храм не угоен. Людей бы сюда побольше, да все почистить, уладить… М-да! Какая здесь красота! Кто ее создал?
— Э, в тайгу надо ходить не за красотой, а за добычей.
— Оно-то так, Ларион, но одно другому не должно мешать, можно здесь добывать зверя, а есть время, то и полюбоваться этим храмом. Но главное — это беречь храм, радеть о его процветании. Всего поровну: добывать, беречь и любить. Когда у нас стало пороху и свинца вдосталь, то мы за зиму на двадцать верст в округе перебили всех сохатых, изюбров, гуранов. Ружье не стрела, далеко достает. Здесь можно то же сделать, потому прав тятя, что сразу надо думать, как и что.
— Ты да твой отец только и заняты тем, что пугаете людей, — мол, ежли без разума, то все можно загубить. Этой тайги на мильен людей хватит.
— А ты по ней ходил? Ты ее познал? Нет, тогда чего же говорить.
— Зато ты много говоришь, на каторге научился молоть языком.
— Кое-чему научился, и не только на каторге, — Андрей присел, поставил длинное ружье между колен, сели и охотники, — в дороге тоже многое посмотрел. Понимаешь, Ларион, мужик сир, убог, надо и его когда-то пожалеть. Другие говорили, что мужику надо дать полную свободу, чтобы он стал головой на земле: все ему — и власть и землю. Не согласился я ни с теми, ни с другими. Неможно давать полную волю мужику. Нет и нет. Дай, то он сведет на нет леса, перебьет зверей, земля станет пустыней. Другой сказ, что мужик должен быть грамотен, обут и одет, давал бы полезность земле, но не рвался бы в богатей, а жил бы ровно, без надрыва.
— Больно умно и непонятно. Тиша! Вон идет табун оленей.
— Красивы, — прошептал Роман.
По склону брело стадо пятнистых оленей. Олень поднял голову и тихо свистнул, наверное, это был вожак стада, вскинули головы и другие. Насторожились.
— Стреляй, Андрей, твое ружье метче бьет, — зашептал Роман.
Андрей не спеша положил ружье на сошки, поймал на мушку бок крупного самца, выстрелил. Грохот выстрела разорвал тишину, качнулись сопки, загудела тайга.
Феодосий распрямил спину, прекратили работу общинники, прислушались. Раскатистое эхо разлилось по сопкам. Первый выстрел сделан. Пермяки добыли первого зверя.
— Вот и распочали, — уронил большак.
— Стало быть!
— Ну и с богом! — перекрестился Ефим.
Парни бегом перебежали ложок, вылетели на сопку, где бился золоторогий пантач. Цену пантам они знали еще по Амуру. Тут же вырубили панты. Выпотрошили добычу. Связали ноги и понесли к табору.
Пятнистые олени были незнакомы охотникам. И тут Ларион вскинул свою винтовку, выстрелил вверх, тоже по незнакомому зверю. Хотя уговор был добыть одного зверя. Соли мало, мясо скоро портится. Но, как позже охотники узнали, в этой воде мясо можно хранить неделю и больше. С отвесной крутизны скатился горал. Охотники остановились над добычей.
— Чудно, баран не баран, козел не козел. А тоже красивый, — удивлялись охотники.
— Бери на плечи, не тяжел, покажем нашим в целости, — попросил Лариона Андрей. Андрей не отец, он так и не научился приказывать, а просил.
Охотники вернулись. Сбежались все посмотреть на диковинных зверей, удивлялись солнечным пятнам на шкуре пятнистого оленя, коротким рожкам горала. Бабы — народ жалостливый, кто-то из них сказал:
— Таких красивых и убили?
— Не тараторь! — оборвал большак, присел на корточки, гладил упругую шерсть горала, оленя — Хороши, ниче не скажешь. А много ли видели?
— Много. Табун голов в сто. Самого крупного выбрали, — ответил Андрей.
— М-да, ну свежуйте, бабы заварят, на вкус испробуем.
Испробовали. Сергей Пятышин сказал:
— Вкуснее мяса не едал, чем этот козел аль баран. Хорошее мясо.
Еще ночь, еще день, и большак приказал:
— Запрягай коней в соху! Проведем первую борозду.
Тройка коней натянула гужи, блеснул вывернутый сохой первый пласт земли, жирный, емкий.
Первый выстрел, первый пласт земли, первая борозда. Земля, что много веков дремала нетронутой среди этих сопок, была вывернута наизнанку. Все земледельцы на первой борозде, которую провел ровно, будто по шнуру, Феодосий Силов. Это событие было более значительно, чем первый замет невода, первый выстрел. Землю разминали в пальцах, нюхали, пробовали на вкус. Добрая земля, вкусная земля.
— Можно и на хлеб мазать заместо масла, — засмеялся Сергей Пятышин — Слышишь, Парасковья, теперича перестанешь меня ругать. Гля, сам бы ел, но хлеб сеять надо на этой земле.
— Теперь уж отсюда не уйдем. Так, друзья?
— Истинно так, Иване.
— Навеки остаемся.
И начала расти в ширину первая пашня. Пахали в четыре сохи. Следом шли бороны, бабы разбивали мотыгами пласты, которые не могли разборонить. А те, кто был не на пахоте, еще злее воевали с тайгой вековечной, готовили еще одну пашню. Тайга кряхтела, так просто не сдавалась. Может быть, не хотела поверить, что сюда пришли хозяева, рачительные, добрые. Славные люди земли русской.
В небе тучки, с моря туман, а затем теплый и мелкий дождик. От пашни пар, первой пашни, сизый, пахучий пар…
3
Снова солнце, а с ним и жара. Но утрами еще злее гнус. Лица опухли. Веки набрякли, глаза смотрят через щелочки. Если даже никто не хныкал, но все как-то стали раздражительны, однако с тем же упорством корчевали тайгу. Потны, косматы, некогда гребнем по голове провести.
Лариона и Романа отправили снова на охоту. С тем же наказом: зря зверя не калечить, добыть одного-двух, и хватит. Ушли. Скоро прозвучало два выстрела. Чуть позже еще один, за ним второй, третий. Феодосий прислушался, сердито проворчал:
— Чей-то они расстрелялись? Аль пороху не жаль? Вот варнаки!
Но скоро вернулись охотники. Феодосий набросился на них: что, мол, вы там порох жгете? Роман ответил:
— Я стрелил один раз. Это Ларька палил. Я ему говорил, что двух хватит, но ему показалось мало. А олени эти дурны, чуть отбегут и снова станут. Вот он и навалил семь штук, на одну пулю по два брал. Идут-то густо.
