Анатолий Онегов - На Чулышмане
Стоял чудесный тихий день, светило солнце, мою дорожку то и дело перебегали белки. Они совсем не боялись людей и сердито цокали на меня, когда я приближался к ним.
Потом я увидел свежие следы марала. Видел и самого царя алтайских гор с торжественными ветвистыми рогами. Марал медленно ходил по поляне на противоположном берегу реки и, видимо, подавал голос – ревел, вызывая соперника на схватку. Я не мог слышать голоса марала через рев реки, но видел его совсем близко, и от этого доверия, которым поделилась со мной горная тайга, мне становилось чуть легче после того разгрома, который учинил тайменям мой спутник.
А разгром продолжался и на этот, седьмой, предпоследний, день на Чулышмане. Мишка снова порвал свою снасть и притащил к нашему стойбищу еще одного тайменя. Он вернулся к костру уже в темноте, вернулся с новыми планами добычи – река не давала ему покоя.
Мишка притих уже совсем в темноте, когда звезды горели над нами ярко и крупно, обещая мороз и снег в горах. Это была та самая последняя ночь, с которой я и начал свой рассказ.
Утром мы поднялись рано. Мишка схватил спиннинг и понесся к ямам, где стояли таймени, а я опять отправился вверх по реке. Мне не хотелось ловить рыбу. Я просто сидел около большого камня, вдававшегося далеко в реку, и смотрел на воду. Река была здесь все та же, бешеная, сводящая сума своей неукротимой стихийной мощью. Где-то там, ниже, за поворотом, сейчас вместе с рекой безумствовал и мой тронувшийся Мишка. А здесь, около камня, была небольшая суводь, очень похожая на тот аквариум-затончик возле каменной плиты, где из глубины поднимался к поверхности хозяин Чулышмана хариус-призрак.
Как и там, возле каменной плиты, я сидел не двигаясь, замерев и смотрел на воду. Она была по-прежнему прекрасна, эта вода горной реки, родившейся среди снегов и льда. Она была чуть зеленовата от горного льда, давшего ей жизнь. Она была холодна, как тающий снег. Она умела взрываться ревом безумия, как горный обвал, но она умела и молчать в своих суводях и ямах, как молчат горы, только что встретившие зиму.
Не знаю, может быть, все это было только игрой моего воображения, может быть, сейчас, спустя какое-то время, все кажется мне так, как хотелось тогда. Не знаю сейчас, но верю, как верю ночным звездам, предсказывающим мороз после сырых ветров, что тогда, в то последнее свидание с Чулышманом, там, за камнем, остановившим течение, ко мне снова явился хозяин реки… Да, я видел этого хариуса еще раз, перед самым прощанием с Чулышманом. Он был таким же загадочным, как призрак тайных речных глубин, и таким же божественно красивым, как все хариусы Чулышмана.
Чулышман мы перебрели верхом на конях выше того места, где была наша последняя стоянка. Рыбы много мы не наловили, арчемаки были легки, а потому кони весело шли в гору.
В горах ночью выпал снег. В снегу стояли лиственницы, ели и кедры. В тайге было морозно и сухо от наступившей зимы.
Мы остановили коней там, где тропа с Чулышмана добиралась до перевальной точки. Я посмотрел туда, где должна была остаться река. Но реки за кедрами не было видно. Там, за кедрами, был только снег, по которому незадолго до нас прошел хозяин алтайской тайги, медведь, оставив на память о себе глубокие следы широко расставленных лап…
