Тимофей Печёрин - Усы, лапы и хвост
Без лишнего политеса старшая продавщица подхватила меня на руки и выставила за дверь. Немного потоптавшись у входа, я пошел прочь, немало удрученный и обиженный столь холодным прощанием. Шел я куда глаза глядят; со всей, недопустимой во внешнем мире, беспечностью. Из-за чего опасность, грозящую мне, вовремя не заметил.
И исходила оная не от хищников и даже не от злых людей. К стыду своему, о возможности этой я даже не думал. О том хотя бы, что проверка в приютившем меня магазине — не единственный визит представителей власти в эту часть города.
Вот потому я не придавал значения попадавшимся на пути мелким странностям. Например, отсутствию у родных мусорных баков Толстяка с его черным приятелем. Или совсем уж полному исчезновению собак, без того редких при свете дня. Доходить до меня начало, когда я увидел старенький неприметный фургон, припарковавшийся подле стены одного из домов.
А потом меня заметил человек с огромным сачком… и очень скоро соображать что-либо стало уже поздно. Оставалось лишь во весь голос призывать на голову этого человека проклятья, барахтаясь-путаясь в сетке. Тому, впрочем, было все равно: схватив меня руками в крепких рукавицах, человек довольно грубо зашвырнул меня в кузов фургона.
3. Чистилище
В очередной раз с полной тележкой продуктов дохожу я до кассы в торговом центре с красивым женским именем «Марина». В нетерпении жду своей очереди, чуть ли не считая каждый «пик» сканера. И сетую про себя на неподобающую медлительность девушки-кассирши. А когда подходит мой черед, с немалым облегчением принимаюсь выкладывать перед ней содержимое тележки. Кассирша успевает провести сканером по одной, максимум двум упаковкам… после чего вдруг невзначай поднимает на меня глаза.
Секунд десять я наблюдаю, как округляются они, и как вытягивается не по годам усталое лицо, а рука со сканером — опускается.
— Вы не могли бы поскорее? — машинально и с легким раздражением вопрошаю я. Ответ не заставляет себя ждать.
— Не… могли, — лепечет растерянная кассирша, — потому что вы… кот. А с животными сюда… нельзя. Да!
— Я кот?! — хочется возмущенно воскликнуть мне, но голос необъяснимым образом ломается. Искажаясь, становится похожим уже не на человеческую речь, а на злобный мяв и визг. Подобным боевым кличем усатые-хвостатые обычно общаются где-нибудь на крыше. По весне. И если принадлежат к одному полу.
— Да, вы кот, — заявляет кассирша уже с твердокаменной уверенностью, — уходите, не то охрану позову.
— Идите, идите, — слышу я возмущенные голоса из-за спины, — очередь не задерживайте.
Бросив последний и безнадежный взгляд на кассу, на разложенные покупки, я поворачиваюсь и иду к выходу. Снаружи уже вечер, сумрачно, и в стеклянных дверях ярко освещенного торгового зала я неплохо отражаюсь. Достаточно, чтобы заметить, что голова моя заросла серой шерстью. А уши остры и располагаются на макушке. Ну а в остальном… хм, я вроде почти неотличим от человека. И даже костюм с галстуком ношу.
…затем я обычно просыпаюсь. Возвращаясь в реальность грязного полутемного вольера и нынешнего, четвероногого и хвостатого, существования. Помнится, в прежние времена я еще задавался вопросом: способны ли животные видеть сны. И вот теперь сам же смог на него ответить. Да, способны… хоть, возможно, и далеко не все.
Сценой похода за продуктами грезы мои не исчерпываются. Время от времени память возвращает меня еще к одному событию — тоже не бывавшему редкостью в прежние времена. Общению с Пал Семенычем… вернее, распеканию оным начальником скромного меня.
Понятно, не я один удостаивался подобной чести. Дело было в другом: в сетованиях и увещеваниях шефа не было вины ни моей личной, ни любого другого сотрудника. Я мог приходить на работу с рассветом, а уходить за полночь; мог опаздывать и отпрашиваться — это ничего не меняло. Негодования начальника проистекали из того объективного обстоятельства, что заказчик в очередной раз выдвинул новые требования, из-за чего мы можем не уложиться в сроки. Что в свою очередь грозит неустойкой и штрафами.
По большому счету проку в этих экзекуциях не было. Если считать таковым смирение сотрудника с тем неприятным фактом, что очередная премия в ближайшее время ему не светит. И даже зарплата скорее всего выйдет изрядно похудевшей.
С тех трудностей, что в очередной раз переживает фирма, Семеныч, как правило, переходил в своих речах на личность разносимого сотрудника. Тем самым подводя черту под разговором. «Чему только вас там учили?» — риторически вопрошал он, если сотрудник учился не там же, где шеф. «Это ж надо было взять на работу молодого!» — сокрушался начальник в том случае, когда его визави и впрямь относился к молодым специалистам. «Вот меньше надо было курить (отпрашиваться, сидеть в социальных сетях)», — звучал стандартный упрек, коль за сотрудником обнаруживалась любая из перечисленных слабостей.
И наконец…
— Вот взял же на свою голову… кота! Безмозглое животное — и на такое ответственное дело.
— Помилуйте, Пал Семеныч, — наставал уже мой черед возмущаться, — какой я вам кот?
— А ты давно ль последний раз в зеркало смотрелся, Мятликов, — строго нахмурившись, парировал шеф, — ладно, ступай… работай.
Зеркало, между прочим, в кабинете начальника имелось. И прежде чем проснуться, я всякий раз успевал глянуть на него… дабы еще раз увериться в собственных подозрениях. Вновь и вновь со стеклянной поверхности на меня взирала кошачья голова. Чудесным образом венчавшая вполне человеческую фигуру в костюме и с галстуком.
По большому счету сон был единственным занятием, доступным мне в приюте для бездомных животных. Куда я, собственно, и попал, во время отлова в родном дворе также не избежавший сетей. Прерывать грезы имело смысл разве что для кормежки — случавшейся, увы, не столь часто, как хотелось бы. Даже не каждый день… наверное. Притом что дням этим я очень быстро потерял счет. Ориентироваться на сей счет не представлялось возможным: размещенный в подвале и освещенный лишь парой тусклых лампочек, приют словно находился по ту сторону дня и ночи. Как и времени вообще.
Перебои с едой объяснялись просто. На несколько сот животных приходилось менее десятка сотрудников приюта, которые к тому же не проявляли сколько-нибудь заметного рвения. Зато считали непременным своим долгом покрыть постояльцев многоэтажным матом. Делая это всякий раз, когда какой-нибудь кот или очередная дворняга истошным мяуканьем или лаем заражали остальных. Шум при этом поднимался просто нестерпимый.
