Свой среди волков - Эллис Шон
Бабушка часто рассказывала мне по этому поводу показательную историю. Однажды в полдень она делала весеннюю уборку в доме. Обе двери — парадная и черный ход — были настежь открыты, чтобы впустить в помещение солнце и свежий воздух. Вдруг по садовой дорожке стрелой пронеслась лисица, юркнула в одну дверь, скользнула мимо и тут же выскочила наружу через вторую. Не прошло и двух секунд, как следом за ней ворвалась свора гончих псов. Они накрыли гостиную, как цунами, прыгая через столы, опрокидывая стулья и круша все на своем пути. Буфет был перевернут, фарфор оказался на полу, и мало что из него уцелело. Чуть погодя подъехали охотники верхом на лошадях, и когда ошеломленная бабушка спросила, что же теперь делать со всем этим, они лишь учтиво подняли шляпы и поскакали прочь.
Мои выступления против охоты на лис никто не желал слушать. К тому же мальчишке трудно перечить старшим без риска прослыть грубияном и невеждой. Но я решительно утверждал, что защитить курятник от лис на самом деле проще простого — нужно всего-навсего выстроить хорошее ограждение, и дело с концом. Мне казалось глупым и несправедливым, что лисы подвергаются нападкам и уничтожению из-за того, что люди слишком ленивы и не могут как следует позаботиться о своих курах. Но стоило затеять такой разговор, как меня сразу упрекали в плохих манерах. Ничего не поделаешь — я был для них всего лишь ребенком.
Лишь когда я вырос, много лет спустя, справедливость восторжествовала. Охота на лис была запрещена на всей территории Англии и в Уэльсе. Пока в парламенте велись гневные, жаркие дебаты, я в составе специальной комиссии изучал вред, наносимый охотниками популяции лис. Наши идейные противники все твердили, что отстрелу якобы подвергаются только старые и больные звери. Это неправда. Я много раз осматривал животных, которые были убиты на охоте, и находил среди них лисят не более восемнадцати месяцев от роду — слишком юных и неопытных, чтобы спасти свою жизнь.
Другой миф состоит в том, что когда собака, бегущая впереди, настигает лису, с первым же укусом все кончается. На самом деле происходит другое. Псы гонят лису до полного изнеможения. В итоге ее мозг начинает кипеть и разбухать от избытка жидкости, легкие разрываются, и животное попросту захлебывается в собственной крови. Лиса зачастую умирает прежде, чем ее горла коснутся собачьи челюсти. И иначе чем кошмарной такую смерть не назовешь.
Но вернемся назад в шестидесятые. Раз уж к моему детскому мнению никто не прислушивался, я быстро научился хитрить. Рано утром я уходил в лес с собаками, и когда бы я ни вернулся с парой подстреленных кроликов или голубей, хоть поздно ночью, — никто не задавал мне никаких вопросов. Между тем я проводил почти все время, изучая жизнь лисиц. Долгие часы проводил я возле них, слушая и наблюдая. Но все удивительные факты и открытия я хранил при себе. Я не доверял людям. Ведь узнай они о моем хобби, и к норам моих друзей отправились бы кровожадные делегации, ведомые целью уничтожить в них все живое. Сам того не зная, я сделался тем, кого индейцы называют «хранителем леса».
И вот в такой момент для меня настали действительно тяжелые времена. Мой детский мир, полный радости, любви и безмятежности, внезапно начал рушиться. Однажды я пришел из школы и обнаружил деда наполовину парализованным. У него случился инсульт. Это меня просто наповал сразило. Мне никогда и в голову не приходило, что с ним может что-нибудь произойти. Он всегда был таким сильным, надежным, учил меня законам деревенской жизни и принимал решения за всю семью. Я не мог и не хотел представить себе его другим. Но в один день все переменилось. Внезапно он стал немощным и хрупким, как тростник. Наши чудесные совместные прогулки и беседы навсегда ушли в прошлое. Удар затронул его мозг, и временами он даже не узнавал меня. Раньше я зависел от него; теперь он сам зависел от окружающих.
Вскоре после этого с ним случился второй удар, ставший для него последним. Он умер, лежа в гостиной на кушетке. Бабушка накрыла его старой курткой и сидела рядом, не двигаясь, словно окаменев от горя, пока не пришел гробовщик. Они с дедушкой прожили в браке более шестидесяти лет, были очень близки и нежно любили друг друга. Невозможно вообразить, что для нее значило потерять его. Они все делали вместе, всюду ходили вместе, и я никогда не слышал, чтобы они ругались или хотя бы спорили. Если бабушка отправлялась за покупками, дед всегда выходил встретить ее, пешком или на велосипеде, и потом они вдвоем возвращались домой.
Помню, как они однажды смеялись. После стирки бабушка всегда выносила мокрое белье в сад, где стоял каток для отжима. Она подкладывала белье, а дедушка крутил ручку. Как-то раз в такой момент он что-то сказал ей, отчего она начала хохотать, да так, что от смеха не могла заправить белье под ролики.
Мне было всего тринадцать, когда его не стало. Всю свою жизнь — восемьдесят лет — он жил и работал в Большом Мессинхэме. Он был известным и уважаемым человеком, и во время похорон церковь Святой Марии была переполнена. Среди множества привычных лиц я заметил группу каких-то незнакомцев в черных траурных одеждах. Когда служба закончилась, они подошли к моей бабушке и заговорили с ней.
Оказывается, много лет назад этот человек и его сестра, будучи еще детьми, случайно оказались в здешних местах. Они буквально умирали от голода. А мой дед, увидев их, взял пару буханок хлеба с повозки булочника и подал им со словами: «Берите-ка и живо прячьте за пазуху!»
Эти люди давно покинули наши края, но специально приехали издалека, чтобы отдать долг памяти и уважения человеку, который когда-то, давным-давно, был так добр к ним. Моего деда похоронили на церковном дворе, под сенью того самого каштана, где я когда-то играл в конкерс.
С его смертью все изменилось. Нам пришлось искать другое жилье, потому что прежний дом был предоставлен деду на время работы. И по причинам, которые не обсуждались, мы разъехались. Моя бабушка, которая всю жизнь была мне как мать, переселилась в муниципальный коттедж возле Джубили-Тэрис, где жили ее старший сын и его семья. А мы с мамой оказались в крошечном съемном бунгало в округе Саммервуд, в конце переулочка-тупика.
Я чувствовал себя жутко несчастным и обманутым. Да что там — я был просто убит горем. Мне казалось, что все потеряно, что моя жизнь утратила всякий смысл. Мама никогда особенно не заботилась обо мне; она не готовила мне еду, не гуляла со мной, не проводила со мной время, ничему меня не учила. Все это делали мои бабушка и дедушка, а теперь они оба меня покинули. Я не хотел жить с мамой и очень сердился на деда за то, что он умер именно сейчас, когда он мне так нужен. Я был в ужасе и не понимал, что мне без него теперь делать.
Совсем недавно, в возрасте сорока четырех лет, стоя у могилы деда, я с удивлением узнал, что бабушка пережила его на целых тринадцать лет. Я-то думал, она и месяца без него не протянула. Не знаю, виделись ли мы с ней после переезда. Все, что я помню из того времени, — это жгучее желание как можно скорее забыть о своей потере.
Скорее всего, маме тогда пришлось со мной нелегко. Я вымещал на ней всю свою злость и обиду на жизнь. Меня перевели в другую школу, в Литчеме, милях в семи от Большого Мессинхэма, а она каждый день, как и раньше, работала с утра до ночи. Я сделался очень самостоятельным и практически вычеркнул ее из своей жизни. В школу и обратно я ездил на большом голубом двухэтажном автобусе — единственном на всю округу. (Детей из других школ возили на обычных, одноэтажных.) Он принадлежал компании «Картер» из Литчема, и во время сильных снегопадов, когда слой снега достигал пяти футов, был только один автобус, который, обгоняя увязшие машины и грузовики, пробирался вперед, — конечно же наш!
Мы редко виделись с мамой. Когда я приходил домой из школы или на выходных, то всегда находил себе какое-нибудь занятие. Я собирал урожай, носил воду, управлял трактором, резал индюшек, стерилизовал свиней, принимал роды у коров. Словом, брался за любую работу. А если таковой не было, я отправлялся на прогулку с Виски, моей верной собакой. Иногда я отсутствовал целыми сутками, ночуя в амбарах и сараях. При этом мне и в голову не приходило, что мама может беспокоиться обо мне. Я превратился в мрачноватого отшельника, одиноко бродящего по лесам, по миру дикой природы. Там я чувствовал себя лучше, чем среди людей. К тому же это было единственное место, где я мог плакать.
