Если верить Хэрриоту… - Галина Львовна Романова
Ближе всего был именно телятник, на который через две недели сдавать подросших телят. В третьей бригаде их было трое, в четвертой пока один.
Переступив порог, я чуть ли не нос к носу столкнулась с девушкой-телятницей, что катила по проходу тачку с сеном.
— Привет, — не удивилась она моему визиту. — Откуда ты?
— Из Рязани. Я тут на практике, бригадиром.
— А, — кивнула она. — Я слышала… Рязанский сельхоз кончала?
— Да, а ты?
— И я. Три года тому назад. Зоофак.
Как странно! Опять свои люди!
Я пошла за Верой — так звали девушку — по проходу, разглядывая ее подопечных.
В телятнике было темновато — крошечные, низко расположенные окошки пропускали очень мало света. Низкий потолок провисал как своды пещеры. Телята стояли четырьмя рядами, привязанные за шеи. Некоторые из них лежали, свернувшись калачиком. Другие жевали сено. И все они были до странности одинаковые — низкорослые, на коротких ножках, с раздутыми животами. Рядом стояли крупные телята, трех-четырех месяцев от роду, и малыши, которых доставили сюда накануне. Здесь они должны были находиться до шести месяцев, после чего их переведут в другое помещение.
Стараясь дышать в основном ртом, чтобы так не шибал в нос резкий запах навоза, я ходила между рядами, пока Вера заканчивала уборку. Сметя навоз в канавки транспортера, она включила двигатель и подошла ко мне, опираясь на лопату.
— Ну как? — прокричала она чуть ли не в ухо. — Ужасно, правда?
— Да! — крикнула и я. — И что, эти телята так всю жизнь на цепи и сидят?
— А чего ж еще? Тут никому ничего не надо…
Не в первый раз я уже слышала эти слова и начала задумываться: а не правы ли были те, кто их говорил?
— А молодежь тут есть? — крикнула я.
— Конечно! Я, зоотехник Андрей, потом еще среди доярок есть помоложе… Да почти половина — и все местные.
— А у меня тут тетка, — поспешила сообщить я. — Так что я тоже местная… Слушай, а если попробовать все здесь изменить? У меня есть кое-какие задумки…
Вера некоторое время молчала, глядя в пол.
— Знаешь, — начала она не спеша, — я, когда сюда приехала, тоже чего-то хотела. Я ведь даже диплом писала об этом. А потом пришла на работу, а мне говорят: иди на телятник пока. Ну, я год отработала, потом второй… Вроде платят неплохо. И сейчас я уже ничего не хочу. Да тут и не изменишь ничего.
Мы потом еще немного поговорили о преподавателях и немногочисленных общих знакомых среди студентов и лаборантов, но разговор не клеился. Выждав первую паузу в беседе, я попрощалась, обещала зайти еще и ушла.
На душе у меня впервые за все время было смутно. Сомнения, одолевшие меня, срочно требовали решить — не погорячилась ли я, пообещав остаться тут навсегда. А как же недавнее обещание вернуться к лошадям? Как же начатая дипломная работа именно по русским рысакам? Как же желание посвятить себя науке?
Где теперь это все?
Миновало еще несколько дней, и философские раздумья о смысле жизни и моем месте в истории отошли на второй план, будучи заслоненными сиюминутными, более насущными делами. Взяла на несколько дней выходные вторая бригадирша, и я ненадолго оказалась одна на четыре бригады. Теперь волей-неволей пришлось ездить на работу ежедневно, наблюдая за работой всех бригад.
Единственную поездку в стан номер один я не запомнила, а вот в соседний с нею летний лагерь ехала с волнением и предчувствием чего-то необычного. Дело в том, что буквально накануне там произошел из ряда вон выходящий случай.
Как уже известно, над решением проблемы воспроизводства стада здесь трудятся местные доморощенные бычки. Из числа молодых животных, стоящих на откорме, по мере надобности отбираются наиболее видные, крупные и здоровые и отправляются в стада. Они бродят вместе с коровами при стаде, попутно делая свое дело.
Сложности при этом возникают, как правило, только при общении их с пастухами. На селе бытует такая поговорка: «Нельзя бить трех животных — лошадь, быка и собаку, потому что лошадь и собака все прощают, а бык все помнит». И уж если что случается, то все служит прямым подтверждением этой истины.
Итак, в стаде бригады номер два был бык-производитель, которого почему-то невзлюбил один из пастухов. В чем заключалась настоящая причина тихой необъявленной войны — сказать трудно, но факт остается фактом: чуть ли не ежедневно этот старичок дразнил быка через забор, пользуясь тем, что зверь не может перебраться за ограду. Пастух — кстати сказать, он к тому времени был на пенсии, но наведывался в стадо по старой памяти — изводил быка, не давая ему ни дня покоя. Несколько раз его предупреждали, что добром это не кончится, но тот не слушал.
До тех пор пока однажды не явился к стаду в неурочное время. Обычно он приходил, когда оно уже было в загоне, но тогда то ли сам поторопился, то ли пастухи припозднились, но старичок оказался у стана, как раз когда к нему подходило и стадо. То самое, в котором был бык…
Обычно быки всегда ходят чуть в стороне, не смешиваясь со своими подругами. Я знавала одного такого бычка, так он ни за что не желал заходить в загон с коровами на ночевку. Ляжет рядом с оградой, но снаружи, с места не сойдет, но и внутрь шагу не ступит. Этот бык тоже шел рядом со стадом и, конечно, сразу увидел своего недруга, повернулся и спокойно пошел на него.
Старичок живо смекнул, чем все это кончится, и бросился наутек, показав зверю спину (чего никогда не следует делать, особенно если вы имеете дело с хищниками). А бык, заметив, что его обидчик убегает, тоже слегка прибавил шагу. Но не более — он не мычал грозно, не рыл копытом землю, глаза его не наливались кровью. Как рассказывали доярки, он вообще не выказывал никаких признаков свирепости — просто шел за этим человеком.
Но это-то, как оказалось, и было страшнее всего, потому что отчаянно удиравший старичок вдруг упал как подкошенный и не смог подняться, когда бык подошел и остановился над ним. Видевшие эту сцену доярки ожидали, что бык сейчас поднимет человека на рога, но тот только внимательно обнюхал лежащего, отвернулся и проследовал к стаду.
Только вот старичок так и не поднялся больше — не выдержало сердце.
— А что с
