Станислав Олефир - В краю танцующих хариусов. Роска

Светало. С реки наплывал густой туман. Где-то хрипло кричала кедровка, ей вторил спрятавшийся в заросли ерниковой березки куропач. Было зябко и одиноко. Захотелось домой, на люди.

Через реку перелетел черный длиннохвостый глухарь и опустился на болоте. Он летает туда каждое утро. А ночует глухарь на склоне сопки в гриве высоких лиственниц. Сейчас ему плохо. Уже начались морозы, а снега всего лишь чуть выше щиколоток. Вот и приходится всю ночь зябнуть на студеном ветру.

Этой ночью у кострища побывал соболь. Наверное, ему снова захотелось каши. Я не очень-то радуюсь этому посещению. Тайга вокруг редкая, лиственницы и ивы низкорослые. Если дорогого зверька застанет здесь моя Роска, то ему не поздоровится. Она тоже хорошо лазает по деревьям, а ценный ты или не очень, ей все равно. Лишь бы был вкусным. В давние времена удегейцы съедали мясо добытого соболя, шкурку же выбрасывали или в крайнем случае шили из нее теплые чулки.

На этот раз распределяю кашу по всей тропе. Самую большую порцию оставил метрах в тридцати от избушки. Во мне живет уверенность, что Роска явится ночью. Все куньи — ночные хищники и днем на охоту выходят редко. А здесь еще совсем рядом человеческое жилье. Кто знает, что у меня на уме? Может, я подкармливаю ее кашей из любопытства, а может, давным-давно приготовил заряженное крупной картечью ружье.

Пока я бродил у Фатумы, погода начала портиться. Небо из голубого и высокого стало белесо-мутным и низким. Одна за другой в верховья реки пронеслись две стаи куропаток. За ними пролетел одинокий ворон. Птицы летели низко. В их напряженном полете чувствовалась какая-то тревога. Приближалась непогода. Вспомнив, что с крайнего навеса сорвало ветром толь, я поспешил в дом за молотком и гвоздями.

В избушке тепло и уютно. Домовито клекочет кастрюля. На окне поживкивает проснувшаяся не ко времени муха. Уходить на улицу не хотелось. И сразу же нашлась тысяча причин. Во-первых, сегодня воскресенье, во-вторых, я еще не завтракал, в-третьих — сейчас зима, дождя не будет. Так что ничего с этим сеном не случится.

У меня всегда так. Пока делаю работу — настроения и азарта сколько угодно, могу горы перевернуть. Но стоит чуть залениться — сейчас же появляется куча всевозможных оправданий. Может, это не так хорошо, но ведь и в самом деле, кто дал право гнать на работу голодного человека в его законный выходной?

Вытаскиваю из-под стола ящик с припасами и сажусь у окна чистить картошку. Через стекло хорошо видно опушку тайги, суховерхую лиственницу с сидящей на ней ястребиной совой, излучину Фатумы. Вдоль берега просматривается тропинка, у которой я разбросал кашу для росомахи. Интересно, что она сейчас делает? А что ей делать? Забралась в дупло или вырыла в снегу нору и спит. Недавно по транзистору слушал о том, как из Нарьян-Мара в Киров перевозили только что пойманную росомаху. Везли ее в сколоченном из толстых дубовых досок ящике. Изнутри ящик обили листовым железом. Всю дорогу росомаха рвалась на волю. Она кромсала зубами металл, остервенело грызла доски и, словно почувствовав, что в городе Кирове ее ожидает прочная железная клетка, прогрызла в металле и дереве дырку и убежала в лес. Ей бы сидеть в чащобе, а она, дурочка, отправилась в город. Что ее туда понесло — не представляю. Там росомаху окружили, загнали в крольчатник и принялись ловить. Ее травили собаками, тыкали в зубы палкой, набрасывали на шею петлю. Она с рычанием крошила в щепу концы палок, бросалась на собак, щелкала зубами на подступивших слишком близко людей. Словом, сражалась изо всех сил.

Когда же росомахе подсунули настороженный капкан, она обнюхала его и сразу поняла, для чего предназначена эта безобидная с виду железная штука. Росомаха легла на живот, вытянула лапы и, как ее ни дразнили, не хотела даже шевельнуться. Наконец ее каким-то образом обманули, затолкали в мешок и отвезли на биостанцию. Теперь она, мол, блаженствует в клетке и ей там очень нравится.

Так я им и поверил. Несмышленый зайчонок, в первый же день бравший еду из моих рук, и тот, предпочтя всем благам свободную жизнь, при первой возможности убежал в тайгу. А они такое о росомахе!

А вдруг и за моей Роской кто-то тоже охотится? Поймает и увезет от этих сопок, тайги, быстрой и студеной Фатумы. Может, мне не нужно ее подкармливать? А то приучу ее доверять людям, а они…

Отправив очищенную картошину в воду, бросаю взгляд в окно и вижу… росомаху. Она стоит на тропинке и смотрит в мою сторону. Шурига городил сущую чепуху, уверяя, что росомаха ничуть не похожа на медведя. Не знай я, что по этой тропинке может пройти только росомаха, я бы мог поспорить, что передо мною медвежонок. Забавный, мохнатый медвежонок с потешной мордашкой и любопытными глазами. Такие же маленькие круглые уши, вывернутые внутрь косолапые ноги, чуть горбатая спина.

Так вот ты какая, росомаха Роска! Красивая! И ничего сверххищного в твоем облике нет. Чем же ты насолила людям, что они так тебя ненавидят? Немецкое и французское твое название переводится на русский язык не иначе, как «обжора». Охотники саами, спасая от тебя свою добычу, строили ящик «пурну» или лабаз «луэвь». Североамериканские индейцы, пряча мясо на дерево, обивали весь ствол рыболовными крючками. Но ничего не помогало, потому что все умершее в тайге естественной или насильственной смертью ты считаешь своей законной добычей. А умом и смекалкой ты превосходишь любого живущего в твоих краях зверя. Не потому ли во многих странах истинным владыкой тайги считают не медведя, а росомаху?

Моя гостья обнюхивает горку выложенной у тропы каши и поворачивается ко мне боком. Хорошо вижу темное пятно-«сковороду» на ее спине, длинный и пышный хвост. Бока и голова росомахи светлые, на груди россыпь белых пятнышек.

Обследовав мое варево, росомаха принимается жадно есть. Разгрызая замерзшие куски, она мотает головой, помогает себе лапами, иногда ложится грудью на снег. Раза два она прерывала еду и настороженно оглядывалась по сторонам. При этом ее уши приподнимались, морда подавалась вперед, а ноздри усиленно тянули воздух. Торопливо проглотив последний кусок, росомаха еще раз глянула на мою избушку и, горбясь, побежала вдоль Фатумы.

Это был единственный случай, когда я видел Роску у своей избушки. Больше днем она в Лиственничном не появлялась. А может, во всем виноват я сам, потому что после этого перестал варить для нее кашу и вообще оставлял ей на угощение совсем маленькие порции. Пусть добывает еду сама, а то привыкнет к подачкам, заленится и тогда с ней беды не оберешься.

С другой стороны, наткнувшись на след росомахи у своего поселочка, а затем добившись того, что она приняла мое угощение, я вдруг возомнил, что не смогу подружиться с нею, что она никогда не подпустит меня даже на расстояние вытянутой руки и сколько я ни буду биться, а на большее, чем на мимолетную встречу где-нибудь на берегу Фатумы или вот так через окно, рассчитывать не стоит.