Вячеслав Пальман - Восточный кордон
Молчаливый и неотвратимый, подобный смерти, Самур настигал стаю. Он мчался по тёплому, живому следу. На его счастье, горы нежились в безветрии, и волки не учуяли овчара, пока не услышали подозрительный шорох над своими головами. Он подкрался вплотную. Все дальнейшее произошло с такой молниеносной быстротой, что картину битвы оказалось невозможным разложить на отдельные моменты, она отчётливо представала лишь в целом.
Шестипалый не отдышался от долгого бега, но опыт бойца подсказал ему, что и волки находятся не в лучшем положении; более того, они легли, расслабив мышцы, и, чтобы обрести необходимую подвижность и силу, им требовалось несколько секунд, тогда как за эти секунды разъярённый и быстрый Самур мог сделать очень многое.
Он прыгнул на вожака сверху, с двухметровой скалы. Вряд ли Прилизанный даже видел, как мелькнула бело-чёрная смерть, потому что момент соприкосновения тел и глубокого, сильного рывка за самое уязвимое место — за горло, совпадал по времени или, точнее, разнился на одно мгновение. Вожак ещё нашёл в себе силы вскочить, но тут же рухнул, заливая камни собственной кровью. Конец.
Стая оцепенела. Ещё секунда — и на Самура бросились все четверо. Но без вожака, уступая поодиночке в силе и ловкости нападающему, которого вид убийц привёл в состояние неукротимого бешенства, все они походили на щенков перед матёрым псом. Самур отшвыривал их с разорванными спинами и вывернутыми лапами, тогда как его собственная густейшая шерсть хорошо отражала резкие боковые укусы; он не позволил опрокинуть себя, стоял, широко расставив лапы, а волки, наскакивая, сами то и дело падали, и каждое неловкое падение заканчивалось коротким ударом оскаленной кинжальной пасти овчара.
Прилизанный уже не видел и не слышал битвы. Он не дышал. Ещё один волк отполз в сторону и, мучительно таращась, в последний раз оглядывал белые облака на высоком голубом небе: глаза его стекленели. Трое оставшихся свились с Самуром в один рычащий клубок. Вот, отброшенный в сторону, жалобно и коротко взвыл смертельно раненный волк, он пытался встать, но только волочил себя, а двое других, поняв безнадёжность борьбы, вырвались из клубка и понеслись прочь. Это и предрешило их судьбу. Первого, поджимавшего лапу, Самур настиг через десяток метров — волк не сопротивлялся, лишь клацнул впустую зубами и пал, сражённый. Второй пробежал сотню или две сотни метров, был настигнут и свален ударом тяжёлого тела, и от этого удара ему уже не суждено было подняться.
Над плоскогорьем закружились вороны.
Все кончилось.
6За пять или семь минут стая перестала существовать.
На каменистом краю поднятого в небо плоскогорья валялись пять хищников.
Самур почувствовал страшную слабость. Не было сил, он потерял много крови. Подкосились ноги, и овчар упал. Откинув голову и лапы, он лежал неподвижно, мелко дышал и смотрел в небо широко открытыми глазами, в которых стыла скорбь. Солнце жгло его впалые бока. Дымилась взмокшая, окровавленная шерсть.
Месть свершилась. Но она ведь не вернёт ему потерянное.
Отдохнув, овчар поднялся, деловито обошёл и обнюхал поверженных врагов. Все время в груди его клокотало. Он схватил мёртвого Прилизанного за бок и протащил метра три, а потом стал на него передними лапами и долго стоял так, рыча и ожидая, не проснётся ли в огромном волке угаснувшая жизнь.
Солнце клонилось к западу. Со снежников прилетела струя холодного воздуха, и это напоминание о близком закате и об одинокой ночи заставило Шестипалого сорваться с места и отправиться туда, где лежала Монашка.
С хозяином и зоологом овчар разминулся. Люди потеряли след на подступах к высоте и вернулись на дорогу.
Все на площадке у логова оставалось как и два часа назад, только едва слышно ощущался неизвестно откуда пришедший запах хозяина и того человека, которого он откопал зимой в снежной лавине. Но Самуру было не до людей.
Он обошёл тела детей своих, обнюхал, тронул носом волчицу, но больше не выл, хотя сердце его разрывалось. Так же молча отбежал к самому краю площадки и лёг, вытянув вперёд израненные лапы и положив на них тяжёлую голову.
Один…
Почернив ущелье, ночь вползла на горы и затянула их траурной вуалью. Вспыхнули и замигали равнодушные звезды. Белая голова Кушта серебристым миражем прорезала черноту ночи и смутно нарисовалась на звёздном небе. Завыл в распадке шакал, прошуршала лисица, отправляясь на охоту. Её нора была почти рядом, Самур знал где, но не трогал соседку. Потом раздался треск валежника и глухое сопение: это кабанье стадо прошло на водопой или спускалось поближе к камышкинским огородам, чтобы поживиться молодой картошкой.
Жизнь продолжалась, все занимались своими делами, заботились друг о друге или подкарауливали слабейшего; лишь Самур был одиноким, забытым и никому не нужным зверем.
На небо из за остренькой горы выплыл тоже остренький молодой месяц и, удивившись широте мира, который открылся ему с высоты, застыл на месте, потеснив соседние звезды. Света он не прибавил, но внёс какое-то оживление в горный пейзаж. Чаще завыли шакалы, которым вечно не везёт, отчего они и пребывают в дурном расположении духа. Рявкнул в лесу медведь. Быстро и страстно заухал филин, извещая мелкоту, что выходит на охоту. Самуру вдруг очень захотелось выть, жаловаться молодому месяцу на свою тяжкую долю, он уже запрокинул морду, едва сдерживая рвущуюся наружу смертную тоску, как вдруг услышал тоненький и жалобный плач из глубины норы. Тихий голосок жаловался на голод, одиночество и был очень испуганным.
Шестипалый бросился к норе. Он узнал этот голосок, сердце овчара дрогнуло и застыло в радостном ожидании чуда.
Тесная нора в конце расширялась. Самур повернулся, стараясь нащупать маленькое тельце, но ничего не нашёл. Звуки затихли. Может быть, показалось? В норе пахло волчатами и живой Монашкой. Самур тихо заскулил. И тогда откуда-то сверху, узнав отца и обалдев от радости, на него упал волчонок, тот самый забияка в шубке отцовской расцветки, который так любил баловаться с Самуром.
Чего только не выделывал он в тёмной и тесной норе! За минуту волчонок исследовал Самура от кончика хвоста до кончика носа, ткнулся десяток раз в морду, уши, шею, в ноги, живот, тормошил и покусывал, требуя пищи, ласки, внимания, показывая в то же время, как он рад, как голодал и не решался выйти, а Самур облизывал его и тихо, радостно ворчал.
Задолго до трагедийного часа этот бравый волчонок отыскал у потолка норы густо переплетённые корни и во время игры стал забираться на них, как на полати, чтобы скакнуть вниз на своих сверстников или на мать. И в те страшные минуты он сидел там, сжавшись в комочек, и когда Прилизанный вытащил мать и волчат, он не стронулся с места, окаменев в своём тайнике, а потом, услышав, что все стихло, никак не мог заставить себя выглянуть из норы и узнать, куда подевались его близкие и что означал весь этот страшный шум. Только голод понудил его скулить; эти слабые звуки и были услышаны Самуром.
