Избранное. Том первый. Рассказы и сказки - Святослав Владимирович Сахарнов

— Пошёл!

Буксир запыхтит, забурлит винтом и потянет баржу вон из порта.

Узлов Гуссейн знал множество.

Были у него узлы послушные: свернул, дёрнул — и готово.

Были упрямые: семь потов сойдёт, пока завяжешь.

Были хитрые: год сиди — не развяжешь.

И был один — самый лучший, который Гуссейн почему-то вязал очень редко.

Раз поздно вечером шёл Гуссейн по городской улице и видит: в окнах, обращённых к порту, мерцают красные огненные зубчики. Больше, больше, и вот уже на всех стёклах заплясали молчаливые красные человечки.

— Пожар! — закричали люди. — В порту пожар!

Гуссейн бросился туда.

На причале было светло как днём. Горела баржа с нефтью. Только не Гуссейнова, а другая, что стояла рядом.

Огонь бил из неё, как из громадного примуса.

Пожарники поливали её водой из шлангов, но потушить огонь не могли.

— Убрать её! — кричали люди про баржу. — Убрать. Сейчас взорвётся!

Подошёл большой горбатый буксир. С него на баржу бросили канат. Теперь главное — его привязать.

Двое смельчаков влезли на баржу. Задыхаясь от дыма, они набросили тугой пружинистый канат на тумбу и спрыгнули на берег.

Буксир потянул. Петля на конце лопнула, и канат змеёй сбежал с тумбы.

Тогда крепить его полезли трое.

Молча следили за ними люди.

Вот канат снова на тумбе. Вот он завёрнут узлом.

Буксир дёрнул. Канат соскочил и плюхнулся в воду. Больше охотников лезть на баржу не находилось. И тогда все увидели, что какой-то матрос вылил на себя ведро воды и прыгнул на баржу.

От него сразу же повалил пар.

Матрос на лету поймал брошенный с буксира мокрый канат и, присев на корточки, начал вязать его за тумбу.

От жары куртка на нём сразу высохла и надулась пузырём.

Петля… Ещё петля…

— Готово! — крикнул матрос.

Он махнул рукой, бросился назад к борту и упал. Обожжённого, его вынесли на берег.

Это был Гуссейн.

Буксир натянул канат, баржа стала медленно поворачиваться носом к морю.

Вот её корма задела причал — трах! — канат дёрнулся и упал в воду.

Неужели узел не выдержал?

Нет! Канат вырвался из воды и снова натянулся как струна. Баржа, освещая красным светом гавань, пошла к выходу.

В море буксир обрубил канат.

Не успел он отойти, как баржа взорвалась. Жёлтый огненный гриб вырос над морем.

Когда он погас, баржи не было.

…Гуссейн целый месяц пролежал в больнице. Спина и грудь его были покрыты волдырями, а пальцы — все в ранах. Тяжёлый канат, когда он вязал его, в кровь разодрал руки.

Вот каким оказался самый лучший узел Гуссейна — крепким, безотказным.

Но это был злой узел.

«Самовар» и Чайка

Жил в Севастополе паренёк по фамилии Чайка. Работал учеником в портновской мастерской.

Пш! Пш! — шипят в мастерской утюги. Днём и вечером горят лампы. Скрипят ножницы.

— Чайка, куда ты делся?

Никуда. Смотрит Чайка, как кроит штаны старый мастер. Жжик! — готово, выкроил, будто выхватил из куска.

— Чайка, поставь утюг! Чайка, пришей пуговицу!

И так целый день. Тут не до настоящей работы!..

И вдруг война. Не успел оглянуться Чайка — немцы уже в Крыму. Подошли к городу. Бомбят. В бухте корабли из зениток так лупят — летят стёкла.

Очутился Чайка на фронте. Граната вместо утюга. Под ногами вместо белых ниток жёлтая, скошенная пулями трава.

А фронт уже на окраине. Бой в городе. На улицах танки. Из портновской мастерской бьёт по фашистам пулемёт.

Чайка тащил к пулемёту диск, когда что-то горячее ткнуло его в бок. Он упал. На гимнастёрке алым пятном проступила кровь…

Армия оставляла Севастополь.

Порт пустел. Один за другим уходили в туманное море корабли.

Последним от причала отплыл маленький пузатый катерок. Палуба горбом, медная труба — настоящий самовар. В последний момент два солдата затащили на него Чайку.

Чук-чук-чук! — стучит бензиновый мотор. Катер, как утка, переваливается с волны на волну.

Ни дымка́, ни берега — одно море…

Прошёл день… Второй… Мотор сделал последний раз: чч… ук! чч… ук! — и замолк.

Кончился бензин.

Тут, как назло, — немец. Самолёт с чёрными крестами. Увидал катерок — развернулся, прижался к самой воде и пошёл в атаку.

Жик-жик-жик! — лётчик из пулемёта. — Жик!

Пронёсся над самым катером, погрозил кулаком и улетел. Ясное дело: сейчас своих пришлёт!

Куда уйдёшь без мотора?

Думали-думали солдаты, матросы: что делать?

Ничего не придумать.

И вдруг:

— Я, братцы, придумал… — сказал слабым голосом Чайка.

Что придумал? А вот…

И началось.

Двое тащат шест. Вбили его в палубу. Остальные — шинели долой, порют на куски, только треск идёт. Куски — Чайке.

У того — три иглы, два матроса в помощь. Шьют, кусок к куску, солдатскую шинель к матросской лепят. Скорее! Скорее!

И через час — парус, настоящий парус поднялся над катером!

Ветер ударил в него. Шест скрипнул. Катер, клюнув носом, пошёл вперёд…

Три дня и три ночи уносил их ветер от врага. Высокие волны и низкие облака.

Катер шёл на восток.

На четвёртый день показались верхушки гор. Над водой — розовые дымки кораблей.

Это были свои.

…К катеру уже спешил эсминец с краснозвёздным флагом. Солдаты, матросы разбирали мешки, винтовки — скоро порт.

А Чайка лежал на корме и смотрел на парус.

На кривой парус. Из чёрного и серого, пробитого пулями сукна.

На первую чудесную вещь, сшитую его руками.

ТРИ КАПИТАНА

Рассказы

Капитан «Доротеи»

Капитан Минаев был угрюмый старик.

Другим капитанам везло. Они служили на сверкающих краской и медью паровых гигантах, командовали дизель-электроходами, пересекали ледяные просторы Арктики.

Минаев всю жизнь проплавал на старом маленьком пароходике со смешным названием «Доротея».

Пароходик ходил по заливу между Ленинградом и Кронштадтом и был кривоносый, с тонкой, как макаронина, трубой.

А теперь шла война. Это она вытащила старый пароход из залива, заставила пройти всё море и нынче гнала обратно в Ленинград.

Корабли отступали. Они шли, как усталые солдаты, цепочкой, один за другим.

Самым большим среди кораблей был «Восток». Он вёз раненых. В его каютах и трюмах одна над другой