Виктор Савин - Юванко из Большого стойбища
— Неужели самец сидит на гнезде?
— Сидит… Ты слушай дальше. Самка встает над гнездом, скидывает с себя сено, расправит одно крыло, потрет им о вытянутую ножку, потом другое и наконец выбегает на лужайку, начинает что-то клевать. Самец тем временем — шмыг на ее место, сидит такой важный, поглядывает свысока, словно занял очень ответственный пост. А сам даже забыл замаскироваться. Сидит так час, два, таращит из-под красных бровей глаза-бусинки, как заправский отец. Потом прибегает самка. Он уступает ей тепленькое местечко и взлетает на дерево.
— А как отличить рябка от рябчихи?
— У рябчихи на голове хохолок, а у самца его нет.
— Ты и птенцов видел?
— А как же. Малюсенькие, желтоватые. Они, брат, недолго в гнезде нежатся. Чуть-чуть подрастут, оперятся, станут с воробья — и уже летают. Вспугнешь их — они фырк на дерево и рассядутся. Станешь протягивать к ним руку — опять вспорхнут. А далеко не улетают.
— Вот бы все это сфотографировать, Владик?
— Погоди, еще сфотографируем.
Потом они пошли между каменной стеной и карликовым лесом, где даже рябинки, отягощенные цветами, казались горбатыми. Здесь было мрачно и сыро, не слышалось птичьего гомона. В прохладной тишине лишь журчал ручей, невидимый в камнях, покрытых мхом.
Внимание Олега привлекли бледно-зеленые растеньица, пробивавшиеся к свету из трещин в скале. Их листочки походили на лапки папоротника.
— Владик, смотри, смотри! — сказал он, взявшись за фотоаппарат. — Вот что значит весна! Даже камни цветут.
— Это солотка, каменное растение!
Владик подошел к скале и ножичком выковырнул из щели желтый мохнатый корешок, напоминавший гусеницу бабочки. Корешок он очистил, разрезал и подал половину товарищу:
— Разжуй.
— Ой, ой, какой сладкий! — воскликнул Олег. — Как сахарин, приторный.
— Надо для школьного гербария взять несколько корешков, — сказал Владик.
И друзья наполнили солоткой свои карманы. Мрачный коридор кончился. Перед ребятами вдруг словно распахнулись ворота в прекрасный солнечный мир. Впереди была взметнувшаяся вверх ослепительно белая каменная россыпь. По глыбам, обросшим упругим лишайником, Владик и Олег начали взбираться на вершину горы. Дело это оказалось нелегким. Приходилось прыгать с камня на камень, выручать друг друга, подавать руку, подсаживать, подставлять спину, чтобы по ней товарищ взобрался с нижнего камня на верхний, А камни были такие, что глянешь вниз — и голова кружится. Особенно доставалось Олегу, еще ни разу не бывавшему в горах. Он то и дело садился, чувствуя дрожь в ногах, закрывал глаза, чтобы не видеть под собою пропасти. А Владик подбадривал его:
— Уже недалеко, Олежек! Давай руку, прыгай за мной.
И Олег, набираясь мужества, следовал за товарищем. Цеплялся за выступы камней, лез, карабкался все выше и выше.
И вот они на вершине горы. Огромные зубчатые скалы громоздились вдоль хребта наподобие петушиного гребня.
Во все стороны, куда ни глянь, без конца без краю раскинулось лесное море. Его темно-зеленые волны с белыми барашками на гребнях прибивали к Голой горе и с востока, и с запада. А сама гора в этом море казалась гигантским кораблем.
— А во-он Горнозаводск! — сказал Владик, показывая в синюю дымчатую даль на юго-запад.
— Наш город? Где, где?
— А вон, видишь, там, между гор, будто озеро. Это белеют дома поселка металлургов.
— И правда. Я вижу даже наш дом. Он четырехэтажный, а отсюда кажется со спичечную коробку… А от города пошел поезд.
— Ты видишь и поезд?
— Нет, только дым. Будто кто-то над лесом пустил стрелу, а она выкидывает белые петельки.
Засняв синие дали в окрестностях Голой горы, ребята отдохнули на камнях и стали спускаться в ельник, отвоевавший себе седловину горы.
Перед самым ельником, стоя на высокой скале, Олег схватил Владика за руку и замер.
— У тебя закружилась голова? — спросил тот, глянув вниз на ощетинившийся под ними ельник.
— Да нет! Ты слушай! — с волнением сказал Олег, показывая рукой на лесную чащобу. — Где-то черный дятел. Чуешь?
Владик прислушался. И верно. Из седловины горы, из глубины ельника, отчетливо доносились дребезжащие звуки. Было похоже, будто кто-то хлопает в ладоши. Хлопнет сначала громко, потом тише, тише и совсем перестанет. Затем снова начинает хлопать.
— Это черный дятел сухое дерево долбит, — сказал Олег. — Правда, Владик?
— Ага, наверно, дятел. Сильно рубит.
Спустившись со скалы, ребята, крадучись, стали пробираться в глубь ельника. Худой, высокий Олег шел на цыпочках, вытягивая шею и держа наготове «Смену». Владик, затаив дыхание, следовал за ним. Коренастый, тяжелый, он то и дело наступал на сучки, совсем незаметные во мху, и, расстроенный, останавливался. Олег поворачивался к нему, делал на лице болезненные гримасы и шептал:
— Гляди под ноги-то!
Дребезжащее дерево было уже совсем близко. Друзья остановились, перевели дыхание. Олег еще раз проверил свой фотоаппарат.
— Ты, Владик, постой тут. Я один схожу к этому дятлу.
— Ладно, иди. А я издали стану наблюдать.
Олег по-кошачьи крался между деревьями. Владик поодаль пробирался за ним. Олег вдруг присел, фотоаппарат вывалился из рук. Когда Владик подошел к нему, он был белый как полотно, губы дрожали, а испуганные, широко раскрытые глаза были устремлены на толстую старую ель, сломленную грозой. Владик все понял. У него и у самого забегали мурашки по спине, а волосы под фуражкой зашевелились.
На сломленном дереве верхом у расщепленного высокого пня сидел небольшой темно-бурый медведь. Это был не совсем обыкновенный медведь. На груди у него, под шеей, белела широкая полоса, похожая на манишку. Казалось, зверь сел за стол позавтракать и, чтобы не запачкать костюма, накинул на грудь чистенькую, ослепительно белую, хрустящую салфетку.
Медведь был так увлечен своим делом, что совершенно не обращал внимания на то, что делается вокруг. Толстой когтистой лапой он брался за сухую длинную дранку, оттягивал ее на себя, а потом отпускал. Ударившись о пень, дранка дребезжала и издавала звук, похожий на аплодисменты. Зверю это, видимо, очень нравилось. Маленькими глазками, похожими на недоспелую черную смородину, он поглядывал на поющую дранку то справа, то слева, наклонялся к ней ухом. А когда она замолкала, он снова, с еще бо́льшим усердием тянул ее на себя, откидываясь назад.
А вокруг была весна. Яркое солнце отдавало все свое тепло земле, лесу, цветам. Недвижимый горячий воздух был настоен пряными лесными запахами, и среди них особенно были остры запахи пихты и ландышей.
