Фарли Моуэт - Кит на заклание
— Что-то тут нечисто, — недоверчиво ответил мне один из рыбаков. — Имейте в виду, мы послали Смолвуду телеграмму. Пусть знает, что вы хотите прикарманить его денежки.
— Вот именно, — добавил другой рыбак. — К тому же нам известно, что вы собираетесь продать китиху, а она стоит целое состояние.
Тут уж я не выдержал.
— Да вы что, спятили? Китиха лежит на дне Олдриджской заводи. Как это мы можем ее продать?! Да и какой идиот ее теперь купит?
Рыбаки смущенно переглянулись, и один из них сказал:
— Да нет, она не на дне. Она уже всплыла. И говорят, Юго-западный клуб продал ее жироваренному заводу за десять тысяч долларов!
Помолчав немного, он с неожиданной запальчивостью добавил:
— Пусть отдают деньги рыбакам! Почему это они должны достаться клубникам?! Тем более... приезжим!
Бессмысленно было даже пытаться опровергнуть этот дурацкий слух, да мне и не хотелось спорить с рыбаками. Китиха всплыла, и необходимо было что-то срочно предпринять. Я нашел свою чековую книжку и выписал каждому из рыбаков сумму, которую тот считал справедливой, а когда все они ушли, позвонил управляющему рыбозаводом. О том, что туша поднялась на поверхность, он еще не слышал.
— Черт побери! Да если бы я знал, я давно уже приказал бы оттащить ее в море, пока об этом не пронюхали газетчики! Немедленно пошлю буксир с людьми. Не хватает, чтобы опять поднялся скандал!
— Сперва подумайте хорошенько, — предостерег я. — Китиха весит около восьмидесяти тонн. Если оставить ее в море, она создаст угрозу для навигации. В случае столкновения туша может потопить даже довольно большое судно. А отвечать за это будете вы.
— Так что же делать? Вы хранитель этой проклятой китихи — вот и решайте!
— Ну, это вы бросьте, — сказал я. — Я был хранителем китихи, когда она была жива. За труп я никакой ответственности не несу. Труп является собственностью граждан города Бюржо, в частности тех, кто принимал участие в охоте. Вот пусть они им и распоряжаются.
Радиосводки о «воскресении» Олдриджского кита не заставили себя долго ждать; а за ними последовал телефонный звонок из городской больницы. Супруга нашего врача, она же — санитарный врач Бюржо, считала, что разлагающийся труп чрезвычайно опасен для населения. Из ее объяснений выходило, что, если кого-нибудь из горожан угораздит подхватить от китихи заразу, результат может оказаться самым плачевным. Мне, стало быть, следовало объявить об этом по радио.
Наверное, надо было отказаться; пусть сама объявляет — в конце концов, это входит в прямые обязанности санитарного врача. Но я исполнил ее просьбу. Скандал разразился ужасный. Не прошло и нескольких минут, как мне позвонил управляющий рыбозаводом и, задыхаясь от злобы, потребовал, чтобы я немедленно обнародовал опровержение. Он напомнил мне, что часть воды для обработки рыбы на заводе поступает прямо из залива Шорт-Рич, откуда меньше мили до плавающего в заводи трупа. Управляющий, конечно, боялся, как бы федеральная санитарная инспекция не закрыла завод.
Сочувствовать ему я не мог.
— Надо было думать об этом три недели назад, когда ваши люди выдавали охотникам боевые патроны, чтобы они, не дай бог, не упустили случая поразвлечься.
Я знаю, что мною руководили не лучшие побуждения, и все же не сожалею о своих словах. В тот день я записал у себя в дневнике:
«По сравнению с Бюржо Старый Мореход [16] был невинной овечкой. У него на шее висел всего лишь мертвый альбатрос. У Бюржо сейчас на шее восемьдесят тонн яда — гниющее мясо, жир и внутренности. Может быть, теперь жители этого славного городка начнут хоть что-нибудь понимать».
Жители поняли. Но не то, чего мне хотелось. Под огнем новой атаки радио и газет, которую возглавил Боб Брукс, опубликовавший в еженедельнике «Стар Уикли» статью, полную оскорблений, жители Бюржо сплотили свои ряды: даже те, кто сочувствовал китихе и не принимал участия в трагических событиях, стали теперь заодно с «охотниками». Пресса и радио обвиняли всех без разбора, и поэтому естественно, что оскорбленные и озлобленные горожане, не имеющие возможности ни защититься, ни оправдаться, выступили единым фронтом. Атмосфера в городе переменилась как по волшебству. Расстрелявшие китиху вдруг оказались невинными жертвами несправедливых обвинений; общественное мнение пришло к выводу, что они правильно поступили.
В такой ситуации Юго-западный клуб, состоявший в основном из городских дельцов и заправил, конечно, снова переменил позицию.
Мне позвонили из клуба в тот же вечер, в четверг. Говорили вежливо, но недвусмысленно дали понять, что Юго-западный клуб считает нужным нарушить наш союз и отныне будет стараться восстановить доброе имя Бюржо.
Я от всего сердца пожелал им успеха.
В пятницу погода прояснилась лишь к полудню, и мы с Клэр решили не откладывая нанести прощальный визит в Олдриджскую заводь. Снова, как несколько дней назад, стоял сильный мороз, от воды шел пар, а в проливах плоскодонка Оуни с треском ломала тонкий беловатый ледок. Китов мы не заметили, хотя видимость была прекрасная, и мы жадно вглядывались в горизонт, надеясь, что над темной поверхностью моря взлетит и повиснет на мгновение фонтан пара — этакий восклицательный знак на фоне ясного неба. Даже в заливе Шорт-Рич вода лежала неподвижно, как зеркало: Опекун не встретил нас у входа в бухту. Исчезла вся оставшаяся в живых родня нашей китихи. Насколько мне известно, ни они, ни другие финвалы так до сих пор и не вернулись в район Бюржо, когда-то служивший им убежищем от китобоев.
Море кругом нас было безжизненно; лишь высоко над тихими водами заводи и холмами полуострова Ричардс-Хед парили три гигантских орлана. В бескрайней пустоте неба они казались безмолвными плакальщиками, повисшими над опустевшим морем. Следя за их неторопливым, величественным полетом, я подумал, что лучших плакальщиков для китихи не сыскать — ведь владыки неба и сами обречены на вымирание... А опустив взгляд, я увидел, что мы уже в заводи и перед нами громоздятся останки одного из океанских владык. Зрелище это показалось мне предвестником неминуемого уничтожения всего великого племени левиафанов.
Даже теперь, по прошествии нескольких лет, мне больно описывать китиху, какой она предстала нашим взорам. Огромная при жизни, она после смерти увеличилась вдвое. Туша плавала на спине, обратив к небу раздутое, неприятно белое брюхо. Она напоминала опрокинувшийся корабль. Куда девалась сверхъестественная грация и красота нашей пленницы? То, что мы увидели в заводи, было бесформенно, уродливо и отвратительно. Я уж не говорю о запахе! Вонь стояла такая, что мы с трудом справлялись с приступами тошноты.
