Алексей Ливеровский - Охотничье братство
В ольховых и черемуховых кустах над рекой скоро защелкают, запоют соловьи.
Ярко зеленеют на колхозных полях озимые хлеба. В эти весенние дни люди сажают деревья, приводят в порядок сады и огороды.
В теплые весенние дни много у людей работы на пробужденной радостной земле!
И. Соколов-Микитов».Иван Сергеевич много писал о природе — для взрослых и для детей. Мой друг и учитель Виталий Бианки писал о природе для детей. Они были большими и давними друзьями. Страстные охотники, самозабвенно любящие родную природу, ее поэты. Здесь они были единодушны. Писатели с ярко выраженными индивидуальностями, они, естественно, частенько расходились в вопросах творчества — писательского мастерства.
В те годы по простейшей и печальной причине — потере подвижности — они виделись мало. Продолжали искренне интересоваться друг другом. Я бывал и у того и у другого — тем самым оказывался как бы свидетелем их продолжавшегося заочного спора.
Иван Сергеевич по природе своей был человек не городской: много жил вне города, много путешествовал, повидал, наблюдал, приметил, — однако оставался природолюбом, а не природоведом, таким, как писатели Аксаков, Богданов, Кайгородов, Арсеньев, Бианки, Зворыкин. Конечно, охоту и все, что с ней связано, он знал отлично, а так называемые «охотничьи рассказы» недолюбливал.
Позиция Виталия Бианки в этом вопросе более определенна. Он считал, что у многих писателей есть большой недостаток: они пишут о природе, украшая свои произведения ее красотами, но не знают ее и не понимают. Виталий с этим боролся: прочитав какую-нибудь несуразицу, касающуюся живого мира растений и животных, писал об этом в журналы или, как минимум, обращался с критикой прямо к автору. Помнится, я нашел и послал Виталию вырезку из газеты — рассказ о том, как на путевого обходчика напала стая барсуков. Виталий был в восторге и с юмором передал в «Вести из леса».
Эту же историю я рассказал Ивану Сергеевичу. Весело, заразительно он смеялся:
— Ну и брехня! Это надо же — напала стая барсуков. Они ведь тихие, задумчивые звери и хозяйственные, и стаями не ходят. Это не обходчик написал, это газетчики.
Интересно, что никакого вывода из этой истории и многих других подобного рода вроде «надо написать, надо с такой неграмотностью бороться» он не сделал. Это было не в его характере.
И спор был, и длился долгие годы. Не мог, к примеру, Виталий Валентинович равнодушно пропустить такие строки: «Крупные птицы поднимались на кладбище из-под моих ног» или «В кустах на земле я находил гнезда маленьких птиц, и каждая такая находка была для меня событием». Говорил:
— Как это так Иван Сергеевич пишет! Ведь у каждой птицы есть свое имя, отчество и фамилия. Упомянул бы — и выиграл. Может быть, не знает?
Иван Сергеевич с такими аргументами не соглашался, оправдывался эмоционально-художественными соображениями и преимуществом непосредственности:
— Пишу как вижу, как представилось, погляделось мне.
В письме, что я уже приводил («…нас волнует песня соловья или жаворонка, а не то, какой раскраски яйца в их гнездах и как сделаны эти гнезда»), чувствуется отголосок этого спора и легкий укол Виталию Бианки. Укол, с моей точки зрения, незаслуженный, ибо девизом бианковской школы было: «Совершенно точно и правдиво о природе, но в художественной форме». Высоко ценил Виталий Валентинович художественную форму произведения, эмоциональность и превыше всего поэтичность, а то, что он не любил часто встречающихся в литературе «неведомых птиц», — оправданно вообще и закономерно для человека, хорошо осведомленного в орнитологии.
Спор этот был не глубокий, не разъединял, не отталкивал друг от друга этих писателей. Близкими, сходными были их основные жизненные позиции: любовь к природе, к нашим северным местам, увлечение охотой, взгляды на литературу.
Удивляться приходится, как они одинаково решали один из самых трудных вопросов природоохранения — отношение человека к природе. Единодушно полагали, что запреты, строжайшие законы, специализированная наука — не решающие факторы в этом деле. Необходимо поднять сознание людей, всех без исключения. Надо, чтобы не боялся человек сломать ветку, а просто не мог это сделать, органически не мог — иначе против себя бы пошел.
И этому надо учить с детства. Прежде всего пробудить у ребенка любовь к природе. И лучшим учителем здесь должна быть художественная литература.
Так они оба думали и — вместе и порознь — боролись против «педагогической» нравоучительной назидательности, против господствовавшей одно время вульгарной социологии.
Виталий Бианки искал, собирал вокруг себя начинающих писателей. Учил их профессиональному мастерству от «А» до «Я», от построения вещи, сюжета до правильно расставленных знаков препинания. Любил говорить и писать о «тайнах» творчества.
Около Ивана Сергеевича, насколько мне известно, не группировались начинающие писатели, и сам он не любил говорить, тем более выступать в печати по вопросам литературного творчества. Ни записи мои, ни память не сохранили высказываний Ивана Сергеевича о технике писательского мастерства. Не любил он эту тему, будто стеснялся обнажать механику дела, которому служил благоговейно.
И все же небольшое, очень приблизительное представление я об этом имею. Сижу за столом и внимательно читаю, рассматриваю рукопись 1955 года — свой рассказ «Герой». Плохой рассказ, как теперь понимаю, и очень ценный потому, что он правлен самим Соколовым-Микитовым. Рассматриваю сделанные его рукой пометки, замечания. Я взволнован — кажется, что беседую с Иваном Сергеевичем, слышу его глуховатый, мерный, неповторимый — ни с кем не спутаешь — голос; вижу, ясно вижу его глаза, увеличенные очками, усталое и доброе лицо, жесты помощницы-трубки. Мне немного страшно, почему — не знаю.
Рукопись… Я не литературовед, мне труден ее анализ, к тому же она моя. Постараюсь понять, что не нравилось Ивану Сергеевичу. Не нравились длинные нескладные предложения — упрощал. Текст: «Даже представить себе жутко становится здесь, дома, на закрытом сеновале. Никуда не пойду!» После правки: «Даже представить жутко. Никуда не пойду!» Текст: «…стал заставлять себя думать о чем-нибудь приятном». После правки: «…стал думать о приятном».
Не нравились, как мне кажется, вычурные обороты речи. Текст: «„Тро-па-та, тро-па-та“ — звучно выстукивали копыта жеребчика, стелющегося в сумасшедшем галопе». После правки: «„Тро-па-та, тро-па-та“ — звучно выстукивали копыта жеребчика». Текст: «На склонах выдала себя брусника, зардевшись солнечными бочками». После правки: «На склонах зарделась солнечными бочками брусника». Текст: «Оно это верно, если кобыленка одна прибежала, то Героя не иначе как волки задрали». После правки: «Это верно, если кобыленка одна прибежала, Героя, должно быть, волки задрали». Текст: «…звездчатого неба». Исправлено: «…звездного неба». Текст: «Когда сердце заколотилось так, что, казалось, переселилось уже в горло, мальчик остановился». Вся фраза подчеркнута и на полях два жирных минуса. «На столе буйствовал самовар». Исправлено: «На столе кипел самовар». Таких поправок много.
