Бернар Эйвельманс - В объятиях спрута
Кашалоты — любители телефонных кабелей?
Когда убедились, что кашалот ныряет на глубину тысячи и более метров, встал вопрос о механизме, делающем возможными такие подвиги.
Благодаря работам американских физиологов Ирвинга и Шолендера было установлено, что кашалот может оставаться на глубине по меньшей мере 75 минут, то есть час с четвертью. Это возможно не потому, что у него больше, чем у человека, относительный объем легких — на самом деле он меньше половины человеческого, — а потому, что он на 90 процентов обновляет воздух в легких при всплытии на поверхность, а человек — только на 15–20 процентов. Кроме того, его дыхательный центр менее чувствителен к углекислому газу, который постепенно накапливается в крови при непоступлении кислорода. Под возбуждающим воздействием этого газа его дыхание не учащается, как это бывает у нас, и он не потребляет больше кислорода тогда, когда его не хватает. Все это позволяет ему подниматься довольно медленно и постепенно, совсем не задыхаясь. С другой стороны, ему не угрожает в такой степени, как водолазу, газовая эмболия, так как в его легких скапливается ограниченное количество азота, поскольку его воздух в процессе ныряния не обновляется. Кроме того, в процессе погружения давление воды на бока нагнетает в его бронхи, трахею и носовые полости большую часть газа, не растворенную в крови. И наконец, ускоренное биение сердца во время подъема благоприятствует быстрому удалению растворенного азота.
И все же нельзя исключить совсем опасность “кессонной болезни” у морских млекопитающих в процессе ныряния. Поэтому возникает вопрос: что же толкает кашалота на такие глубоководные авантюры? Это не может быть чувство самосохранения, так как уже на глубине 100 метров он может считать себя в безопасности, тем более на глубине 500 метров, в абсолютной темноте. В глубину его может толкать только голод. Два случая с поврежденными кабелями это доказывают. Если учесть, что кашалоты питаются почти исключительно кальмарами, а кабели очень похожи на щупальца их добычи, то их фатальная ошибка становится вполне объяснимой, особенно в условиях темноты.
Только нижняя челюсть кашалота вооружена зубами — страшными костяными кинжалами длиной 10 сантиметров, которые вкладываются в соответствующие ячейки верхней челюсти. Предполагают, что, охотясь, кит опускает нижнюю челюсть вертикально вниз, используя свои белые зубы как приманку для кальмаров, а сам черный кит сливается с окружающей темнотой. Похожим образом средиземноморские рыбаки ловят осьминогов на смехотворную оливковую веточку.
Но инциденты с телефонными кабелями наводят еще на одну мысль. Что если кашалот тащит свою отвисшую челюсть, как трал, в темноте у самого дна в расчете на какую-нибудь добычу — отдыхающего на дне кальмара или осьминога? Анализ содержимого его желудка, между прочим, подтверждает это. Но делать такие заключения надо с осторожностью. Наши знания о головоногих моллюсках базируются в основном на изучении содержимого желудков кашалотов: громадного количества желеобразной плоти, щупалец громадных размеров, чудовищных клювов. Памятуя об общей среде обитания китов и кальмаров, эти остатки обычно приписывают кальмару. В действительности они могут случайно принадлежать и осьминогу, и это значительно меняет представление о размерах их хозяев. Если у обычного осьминога щупальце составляет 5/6 его длины, то у кальмара — только 1/3 (если не считать втяжных щупалец). Поэтому метровое щупальце может принадлежать как кальмару длиной 3,5 метра, так и осьминогу длиной 1,2 метра. Разница значительная!
Пьер Дени де Монфор — непризнанный малаколог[1]
“Предположение, основанное на вероятности, может быть иногда очень веским, — замечает в своем “Дневнике” известный американский писатель Генри Дэвид Торо, — как в случае, например, когда находят муху в молоке”.
Находку в пасти кашалота щупальца головоногого моллюска длиной 8 метров можно отнести отчасти к событиям именно такого рода. Они могут навести на размышления относительно величины хозяина этого щупальца. Надо думать, однако, что большинство людей отрицают ценность самых основательных из таких предположений, поскольку был человек, который поплатился своей репутацией и, возможно, своей жизнью, пытаясь сделать выводы из этого события, которые сами напрашивались.
Сообщение доктора Шведиавера, появившееся в 1783 году, не давало покоя молодому французскому натуралисту, влюбленному в чудеса. Его звали Пьер Дени де Монфор, прежде чем он стал гражданином Дени-Монфором — благодаря революции.
Война и мир
Родившийся в 1764 году, этот мечтатель и энтузиаст с юных лет проявлял живой интерес к естественным наукам.
Увы, он принадлежал к поколению, принесенному в жертву историческим катаклизмам. Ему было 25 лет, когда была взята Бастилия, — в этом возрасте люди ищут случая проявить себя. Была провозглашена Республика, и, согласно печально известному высказыванию Фукье-Тенвиля, она “не нуждалась в ученых”. Зато она очень нуждалась в тот момент в солдатах, не говоря уже о полицейских, судьях и палачах. В то время как террор царил на французской земле, революционные войска жаждали поделиться со всем миром прелестями нового режима, предавая огню и заливая кровью большую часть Европы. То ли увлеченный новыми идеями, то ли желая заставить забыть "свое недостаточно скромное происхождение, гражданин Дени-Монфор, не лишенный авантюрной жилки, с энтузиазмом принял участие в так называемых семи кампаниях свободы: они позволили ему по крайней мере продемонстрировать преданность своей стране. Конечно, у него не было тогда времени на научные занятия, но после того, как сложил оружие, он, по его собственным словам, “был счастлив, что в шуме битв он не потерял внутреннего интереса к естественной истории”.
В этот момент его судьбой заинтересовался геолог Бартелеми Фожа де Сен-Фон и предложил ему поработать некоторое время рядом с собой, после чего Дени-Монфор занял его должность в Ботаническом саду. Замечательные способности молодого человека были вскоре замечены руководством Музея естественной истории. Так во время экспедиции генерала Бонапарта в Египет он был приглашен участвовать в ней в качестве научного сотрудника. Но одновременно знаменитый анатом Добантон предложил ему в числе других помощников сопровождать его в поездке в Германию. Наш герой отказался от миражей Египта, — он предпочел работать вместе с блестящим ученым, который был главным сотрудником Бюффона, отличал его среди других коллег и дарил “отеческой дружбой”.
