История одного филина - Иштван Фекете
Но здесь нет родителей, что очень странно, но вместе с тем со вчерашнего дня у юных филинов росло такое чувство, будто их и не было вовсе.
Родителей нет. Раз пищу не приносят, стало быть, их нет… ведь если бы были, то давно уже примчались бы к детенышам с какой-нибудь птицей, зайцем или другой добычей.
Человек, правда, бросил им каких-то мелких пичужек, но человек — это враг… да и эта пещера пока еще чужая и необжитая. Нет, за столь короткое время человеку не удалось заменить им родителей, да пожалуй, и никогда не удастся, хотя непреложный факт, что воробьи валяются там на полу… Воробьи лежат перед самым носом, но голод пока все еще слабее инстинкта осторожности…
Заря занималась все ярче, и молодые филины вновь взгромоздились на кромку яслей, тесно прижавшись друг и другу. Временами они приоткрывали глаза, но не переставали дремать, пока слуха их не коснулся уже знакомый голос и знакомое дребезжание телеги.
— Я виделся вчера с начальником станции, — донесся голос Киш-Мадьяра, — он обещал поговорить с проводником багажного вагона…
— Ну, тогда, Янчи, везите ящик на станцию! А во всем остальном я полагаюсь на вас. Смотрите, не покалечьте птиц.
Дверь распахнулась, и филины сердито встопорщили перья, отчего стали вдвое больше, точно надутые воздухом.
— Ну, будет вам хорохориться, — миролюбиво заговорил Янчи, — вы и без того у меня загляденье, краше не бывает, только не злиться, это вредит красоте! — с этими словами он подхватил ближайшего филина и сунул его в большой ящик. — Не бойтесь, глупые, ведь говорил я вам, что не случится с вами ничего плохого, — подшучивал мальчик, хотя остальных двух птенцов ему пришлось вытаскивать уже из-под яслей.
В ящике филинам было не то чтоб уж очень тесно, но стенки лишали свободы, и сердчишки птенцов испуганно колотились:
— Уж не убьют ли нас?
Однако филинов никто не трогал. Стук молотка, правда, для тонкого слуха птиц был словно раскат грома, но затем осталось лишь мерное поскрипывание повозки, отчего и теперь было страшно, но все же не так, как впервые.
Птенцы сидели неподвижно и — странным образом — перемещались вместе с ящиком, под разные шумы и страшные человеческие голоса, в которых птичий инстинкт угадывал неволю, страхи, а может, и саму смерть. Мирное поскрипывание телеги оборвалось на вокзале соседнего городка, куда, скрежеща и грохоча сталью, ворвался поезд, подкативший чуть ли не к самой повозке.
От всей этой лавины сверхъестественных, страшных шумов органы чувств у филинов сперва напряглись до предела, а затем отказали напрочь.
— Поднимай ящик, Янчи!
— Вот это страшилища! Двигай их вон туда, в угол!
— А нельзя ли поближе к двери? — попросил Киш-Мадьяр и оглянулся на как раз подошедшего начальника станции.
— Отчего же нельзя? — отозвался начальник. — Дядюшка Лазар, присмотрите в дороге за филинами, птицы дорогие, их везут в зоопарк…
— Послежу, будьте спокойны, господин начальник, — ответил дядюшка Лазар, но все же, когда начальник станции отошел, Киш-Мадьяр, несмотря на слабые протесты проводника, сунул ему в руки бутылочку.
— Это господин аптекарь велел передать вам… а птенцы и впрямь дорогие…
— Господин аптекарь пусть не тревожится, — и проводник засунул бутылку в карман, — под утро в самый раз будет согреться.
— Сливовица! — шепнул Киш-Мадьяр, пока Янчи устанавливал ящик так, чтобы забранная проволокой сторона его пришлась против двери. — Сливовица, — повторил Киш-Мадьяр, — такой, должно быть, только ангелы угощаются, да и то по большим праздникам…
— Сходи, паренек, — поторопил проводник Янчи, — а то сей момент тронемся.
— Ну, счастливого вам пути, — попрощался Янчи с филинами. На миг ему снова припомнился вчерашний рассвет на скале, и он вздрогнул. — Всего вам доброго, птенцы, — думал мальчик, глядя на грохочущий поезд, — ведь я из-за вас едва шею себе не свернул.
* * *
Сад был обширным, и от двора его отделял новенький штакетник. Вдоль ограды тянулась канава — водосток для дождя, узкий мосток через нее вел в сад, в начале которого обильно разросся хрен.
Через заросли хрена шла тропка, она вела к большой яблоне. Сейчас старая яблоня настороженно прислушивалась к затеянной возле нее суете.
— Осторожнее с яблоней! Две нижние толстые ветви пусть останутся внутри хижины, а остальные снаружи. Только не повредите ствол…
— Не повредим, — ответил человек, плетущий легкие камышовые стенки, — только вот с крыши дождь по стволу будет стекать…
— Не беда, внизу будет песок и гравий. И небольшое цементное корытце, откуда и пить можно, да и купаться в нем филины смогут…
— Купаться?
— Конечно! Птицы ведь тоже любят купаться. То в пыли, а то в воде… если завелись вши, то лучше в пыли, от этого вши погибают…
— Сказывают, через это у них глаза портятся…
— Черта лысого они портятся! Вши, это верно, от пыли дохнут. А что, крышу не следовало бы оплести проволокой?
— Ни к чему это…
— Ну, стройте как надо… Пошли, Ферко, дел у нас невпроворот.
Два человека направились к выходу из сада.
— Ты загляни потом, — велел Ферко человек, что был повыше ростом и, судя по всему, здесь распоряжался, — после плетельщиков всегда много мусора.
— А когда прибудут филины? — спросил тот, что пониже.
— Дня через два-три… Надеюсь, в дороге им не причинят вреда.
Опасения эти не были излишними, хотя вначале филинов никто не обижал. Дядюшка Лазар спокойно занимался своими делами и лишь время от времени посматривал на них.
— Значит, вот вы какие, — потягивая из бутылочки, повторял старик про себя. — Хотя какими же вам еще и быть?
А филины неподвижно сидели в ящике и постепенно привыкали к стуку и тряске вагона. Сквозь оплетенную проволокой дверцу они видели мелькающие пейзажи, но не слишком интересовались виденным. Все вокруг, они чувствовали, было враждебным, но не опасным, и похоже, человек не собирался причинять им зла.
Временами движение прекращалось, и тогда громко звучали человеческие голоса, подозрительно шипел пар, но затем снова навстречу поезду неслись деревни, поля, леса и горы.
Сильнее всего и непрерывно их угнетала неволя. Все прочие ощущения проникали в мир их инстинктов лишь через это чувство. Они знали крепость собственных крыльев и, откройся им возможность лёта,
