Человеку нужен лебедь - Григорий Григорьевич Володин
Зато на другой день знакомым, но не охотникам, а таким же, как сам, можно и порассказать. Выстрелил, мол, по стае казарок, и самая большая, этакая самая жирная из табуна пала, как камень, но… в такие чащобы, что там ее самый распородистый спаниель не отыщет, не то что человек.
Потом с одного заряда попал в трех уток, а ни одной не взял: одна уплыла, другая в воду канула, а последняя — встряхнулась, аж дробь в разные стороны брызнула, и была такова, поминай как звали! А когда налетел гусь… вели-чи-на!.. больше лебедя!.. Ударил, — с гуся перо, как из распоротой перины, а он почти голенький, а помахал крылами дальше, аж жалко стало: как он теперь, бедолага, зимовать без пера будет?
Вот так и рассказываешь.
Но выучишься стрелять и маскироваться, как снайпер, повадки птичьи узнаешь, угодья охотничьи изучишь, хотя бы как свое подворье, по известным признакам и приметам погоду предугадывать, станешь не жадным — короче говоря, станешь настоящим охотником и… вечерком понесешь домой уточек, гусей, казарочек, может и редкую птицу — колпика, в пути будешь устало отдуваться, часто присаживаться отдыхать — и все это радостно будешь делать. И на следующий день не надо рассказывать небылиц. Зачем?
* * *
Нефед Буханько охотник с немалым стажем. Стрелял неплохо, угодья знал хорошо, пожалуй, добычлив, но опытные охотники считали его начинающим. И все из-за пустяка, казалось бы. Пока в чем-то сам не убедится, никому не верит, даже обратное доказывает. Вот, например, утверждает, что на охоте пойнтер или спаниель не самые лучшие, горячится, даже кричит с насмешкой:
— Было бы желание, любую жучку можно выучить, куда вашим прославленным!
— Нефед Артемыч, пойми, все собаки произошли от одних прародителей, — пытались убеждать его многие. — Человек много труда положил, пока приучил одну — двор сторожить или овец охранять, других — зайцев гонять, а иных — дичь искать и подавать. Все это природа закрепила в них, теперь у них это наследственность. Ну зачем все сначала, переучивать дворнягу на охотничью? Какая в этом нужда? Ну куда еще ни шло, улучшать породу — это нужно.
Не сдавался Нефед. Как-то зимой принес щенка, случайную помесь дворняжки и одичавшей борзой. Первое, что появилось у него охотничьего, было его имя — гордое, звучное: Покарай!
Буханько терпеливо учил его, и тот радовал хозяина: по приказанию полз, плотно прижимаясь к земле, лежал на месте, пока не получал разрешения встать. Весной неуклюжий, высокий на ногах, лохматый и аспидно-черный, без единой отметины другого цвета, Покарай уже таскал из воды «поноску» — чучело утки, специально сшитое из тряпок.
— Работник! — посмеивался Буханько над своими противниками. — Долго учить? Да умелому долотом можно рыбу ловить! Так-то вот.
Но радость была неполной: очень уж Покарай был ленив. Он мог проспать от зари до зари и где угодно: на дровах, на сене, посреди двора, на улице. Если же кто ненароком будил его, он брел к кухне, садился неподалеку от двери, беспрерывно мел землю пушистым хвостом и терпеливо ждал подачки. Наевшись, здесь же засыпал. Сытого его можно было откатить в сторону, он и не просыпался.
Нефед с работы всегда спешил домой. Еще от калитки звал:
— Покарай!
Тот открывал глаза, сонно смотрел вокруг, но тяжелые веки, словно чугунные, опускались, и он засыпал мгновенно, чуть взвизгивая и прискуливая.
— Ко мне! — требовал Нефед, рукой показывая место. — К ноге!
Покарай вновь приоткрывал глаза и через узенькие щелки наблюдал за хозяином.
— К но-ге! — уже гремел Нефед.
Медленно, неохотно вставал Покарай. Раскрывал широко пасть, зевал с громким визгом, выгибая дугой спину, потягивался несколько раз и все это делал, все время осторожно поглядывая на Нефеда, ожидая, что тот оставит его в покое. Потом, помахивая пышным хвостом, закрученным в бублик, тихо приближался, заплетаясь ногами и оглядываясь назад. Чтобы проучить его за лень, Нефед приказывал:
— Ползи!
Покарай приподнимал лохматые уши, опускал ниже морду, чуть ли не касался носом земли и продолжал идти.
— Я кому сказал: пол-зи?! — грозно вопрошал Нефед.
И Покарай со всех ног валился на бок, с минуту беспомощно болтал в воздухе ногами, потом переворачивался на брюхо, вытягивал вперед передние лапы, клал на них голову, зажмуривал глаза и начинал мести землю хвостом, вздымая клубы пыли. И если Нефед тотчас не повторял приказа, спокойно засыпал. Но новый окрик следовал, и Покарай начинал ползти.
Он еле тянул лапы, будто они у него были налиты свинцом. Полз медленнее черепахи. Добравшись до хозяина, неохотно поднимался, открывая глаза, вздергивал верхнюю губу, оскаливал зубы, как будто пытаясь довольно улыбнуться, и, мотая кренделем-хвостом, терпеливо ждал награды. За «тяжкий труд» Буханько награждал его кусочком сахара.
Ранней осенью Покарай отыскивал запрятанную Нефедом утку — ради учебы кобелька охотник раньше возвращался с охоты, отказывал себе в удовольствии достоять до конца вечерянку. Покарай лениво ходил по подворью, совал нос в кухню. Оттуда его гнала хозяйка, и Нефед кричал ей:
— Мать, не мешай ему. Он работает.
— Ищет место, где бы ты его не сыскал, — насмехалась хозяйка.
Покарай забредал в сарай, поднимал морду вверх на вешала с рыбой, но, видя, что хозяин наблюдает за ним и ему не удастся поживиться рыбиной, тихо тащился к скирде. Вдруг настораживался, жадно втягивал воздух, бежал к сену, раскапывал Нефедову ухоронку, доставал из нее утку и важно нес ее хозяину.
— Вот тебе, пожалуйста, с доставкой в руки! — радовался Нефед. — А что тихо ходит — не страшно. Тише едешь — дальше будешь.
— От того места, куда едешь, — замечала хозяйка.
— И скажи на милость, как он точно ищет, — не замечая насмешки хозяйки, уверял Нефед. — Теперь ни один подранок не пропадет. Вот и сделал я его работником. А что, у мастера и топор бреет.
…Темная октябрьская ночь. В землянке Буханько засветился огонек: луч света полосой упал на улицу. Во двор вышел Нефед. Привыкая к темноте, постоял у притолоки настежь открытых дверей сенцев; когда ясно различил камышовый забор, куст малины около него и стог сена, сильно свистнул. Под стогом послышался шорох, сладкий зевок. Вскоре повизгивающий Покарай стоял около Нефеда.
За околицей, когда привязчивым и трусливым ночью дворняжкам надоело лаять на охотника, не обращавшего на них никакого внимания, и они отстали, Нефед остановился, прикрывая ладонями огонек спички, прикурил. Ему в сапог ткнулся мордой Покарай.
— Ну, ну! — укорил его Буханько. — Удержу тебе
