Юрий Цеханович - О маленьких рыбаках и больших рыбах. Наш аквариум
Скоро я приобрел кое-какой опыт в ужении. Бывало, мы с Федей науживали за день довольно порядочно рыбы. Да только мелочь все — окуньки, сорожки, пескари. А я свою мечту поймать большую рыбу не только не оставил, а, наоборот, все больше и больше она казалась мне заманчивой.
Не раз я говорил Феде:
— Федя, а как же больших-то рыб ловят?
— Не знаю, — говорит. — Отец у меня часто больших щук приносит да окуней, так он за ними далеко ходит — на Прорву да на Глухую Сну, верст за пятнадцать от города. А когда в городе мы с ним вместе удим, так тоже все больше мелочь попадается.
Надо, думаю, с Матвеем Ивановичем поговорить, может быть, он научит, как большую рыбу поймать.
С Федиными родителями я уже успел познакомиться и часто бывал у Феди. Жили они в маленьком домике во дворе. Всего две комнаты в нем было: кухня большая да комната поменьше. Хоть бедно жили, но чистенько. Алевтина Михайловна, Федина мать, женщина еще нестарая, красивая, с такими же, как у Феди, длинными ресницами, никогда без дела не была. Когда не придешь, бывало, она все что-нибудь делает — или у печки хлопочет, или белье чинит, а больше всего она любила чистоту наводить, и в домике у них так все и блестело. И добрая была женщина. Я с ней скоро подружился.
А вот отца Феди, Матвея Ивановича, я побаивался. Уж очень он был серьезен и даже суров по наружности! Сам большой, медлительный, важный, борода большая, черная, на носу всегда очки, тоже большие, круглые. Сидит, бывало, в своей загородке (он в кухне себе угол отгородил деревянной загородкой и называл это помещение своей «мастерской». А какая мастерская — два метра квадратных!), ковыряется шилом в каком-нибудь старом сапоге и трубочку курит. А по вечерам сидит у окна и книжку читает, и тоже трубочка у него дымится. Станешь с ним разговаривать, а он глядит на тебя поверх очков внимательно и строго. А сам говорит всегда книжно и замысловато, не сразу и поймешь его иной раз. Называл он меня не иначе как «молодым человеком» и обращался ко мне на «вы». Никак я не мог к нему приноровиться и поговорить как следует.
Как-то раз в конце лета уже, утром, в праздник, зашел я к Феде и вижу, на крыльце Алевтина Михайловна рыбу собралась чистить. Сидит в переднике, с ножом в руках, а перед ней лежат три крупных леща. Поздоровался я с ней и стал лещей рассматривать. А Алевтина Михайловна и говорит мне:
— Вот каких лещей сегодня Матвей Иванович принес! Вам с Федей таких не поймать.
— Да, — говорю, — хорошие лещи! А Федя где?
— В кухне чай пьет с отцом. Матвей Иванович только что с рыбалки пришел.
Вошел я в дом. Федя за столом сидел, а Матвей Иванович уж, видно, кончил пить чай — сидел у окошка и трубочку свою набивал. Был он на этот раз без очков и, может быть, поэтому показался мне не таким суровым, как всегда. Я и осмелел.
— Здравствуйте, — говорю, — Матвей Иванович, где это вы таких хороших лещей поймали?
Матвей Иванович не ответил сразу, а надел сначала очки и стал опять суровым и важным и говорит:
— В реке Ярбе, молодой человек, в пределах нашего города, — и смотрит на меня строго поверх очков.
И хоть опять мне с ним не по себе стало, но уж очень хотелось знать, где таких хороших лещей можно поймать. Поэтому я не удовлетворился его ответом и снова спрашиваю:
— А где, в каком месте?
— Там, где лещи свое местопребывание имеют.
— Да где же это?
— Любознательность ваша похвальна, молодой человек. Скажу вам: с гонок я этих лещей поймал, с плотов то есть. Видали, около Соборного моста через Ярбу плоты стоят? Так вот, самая средина их приходится как раз над давно известным мне лещевым местом. Тут глубина большая, яма, а лещи, было бы вам известно, как раз на большой глубине, в ямах, живут.
— А вы на червяка удили, Матвей Иванович?
— На червяка. Но для крупного леща, при его большой потребности в пище, одного червяка мало. На «кисточку» я удил.
— А какая это «кисточка»?
— «Кисточкой», молодой человек, называется несколько червяков, четыре-пять, на один крючок надетых. В совокупности они образуют некоторое подобие кисточки.
— Матвей Иванович, а если мы с Федей сейчас пойдем туда удить на кисточку, так мы поймаем большого леща?
— Сомневаюсь. И даже, наверное, могу сказать, что не поймаете. Лещ — рыба ночная, он по ночам принимает пищу. Ловить его надо на утренней заре, как только солнце всходить начнет, и несколько позднее. Или вечером, на вечерней заре. Но вечером они ловятся хуже.
— Матвей Иванович, а вы возьмете нас с Федей в следующий раз, когда за лещом пойдете?
— Не могу этого вам обещать. А кроме того, думаю, что ваша мамаша вас не отпустит. На заре холодно бывает, туман. Простудиться можете. Я и сына своего, Федора, не беру по этой причине.
На том наш разговор и кончился. Побыл я еще немного с Федей и пошел домой. «Вот, — думаю, — незадача!» А что Матвей Иванович прав, и мама меня не отпустит, в этом я и не сомневался.
И решил я ничего маме про леща не говорить. Бесполезно, все равно не отпустит. А сам все про него не могу забыть. Уж очень хороши лещи Матвея Ивановича!
Дня три прошло. За это время мы с Федей на реку сходили, поудили. Да что! — мелочь все попадается. Сорожки да окуньки, а вечером ерши.
Пришел я с рыбной ловли домой. Мама с книжкой за столом сидит. Показал я ей свой улов. Она поглядела да и говорит:
— Какие все маленькие рыбешки! — в самое больное место мое попала.
— Да, — говорю, — маленькие! А я вот знаю, как и больших ловить! — и рассказал ей про лещей Матвея Ивановича. Все рассказал. Даже слова его повторил и о большой потребности крупного леща в пище, и о том, что несколько червей, надетых на крючок, образуют некоторое подобие кисточки. Так я внимательно его в этот раз слушал, что даже эти трудные слова запомнил. Только об одном умолчал — об утреннем холоде и о тумане. И, наконец, робко-робко попросился:
— Мамочка, а ты меня отпустишь с Матвеем Ивановичем за лещом?
Мама меня сначала спокойно слушала. Но как только я выговорил свою просьбу, мама округлила глаза и говорит уже в повышенном тоне:
— Этого еще не хватало! Чтобы ты еще по ночам на реку ходить начал! Чтобы ты простудился да заболел! Ты знаешь, как ночью на реке сыро и холодно?
— Ведь не ночью, — говорю, — а на заре.
— Так на заре-то и бывает как раз самое холодное время. Удивляюсь я, право, как это Матвей Иванович, кажется, неглупый человек, а такие глупости тебе внушил!
Мне обидно стало за Матвея Ивановича, и я сказал:
— Так он тоже, как и ты, говорит, что на заре холодно и туман бывает и что Федю он поэтому не берет.
— Ну, вот, видишь ты! Значит, и говорить не о чем. Выкинь эту глупость из головы и не говори больше мне о ней. И слышать не хочу.
