Юхан Смуул - Мурка-моряк
Говорю всё это к тому, что на суше мы порой ложно представляем себе море и жизнь в море: представляем их либо слишком красивыми, либо слишком страшными.
Не ждите от меня рассказа о том, как сухопутные собаки, прежде чем стать судовыми, представляют себе море. О том, как собака впервые просыпается в море. Как она видит, что вокруг лишь вода, вода, вода… Как она вдруг испытывает страх. Как потом она начинает любить море, а вернувшись на берег, ходит по земле на манер заправского судового пса. Всё это не соответствует истине, потому что собаки не боятся моря. Во время шторма их не выпускают на палубу, а сами они туда не рвутся. Собака относится с величайшим равнодушием и к морю, и к океану, и к тому, кто живёт в его глубинах или на поверхности, если не считать чаек. Собака привязывается к кораблю и к его команде, но не к морю…
Мурка проснулся в шесть утра. Его разбудил сигнал подъёма, донёсшийся из коридора. Мурка рассердился. Вчера он очень устал, и ему хотелось поспать ещё. И потому он принялся лаять.
Капитан, лишь недавно вернувшийся с ночной вахты, недовольно крикнул:
— Замолчи, пират!
Тут Мурка вспомнил, что капитан стащил его ночью с постели, куда улёгся сам, и положил на рогожку у двери. И они потом долго препирались: капитан — шутливо, Мурка — довольно злобно.
Я спал в той же каюте на диване, и потому пёс, рыча, бросился ко мне и вцепился зубами в одеяло. Я попытался успокоить Мурку, но безуспешно. Его раздражал незнакомый пронзительный звук в коридоре, похожий на дверной звонок, раздражала непривычная обстановка и то, что пол в этой комнате всё время слабо дрожал. Да и вся комната покачивалась.
Видно, пса беспокоили и запахи корабля. Например, запахи машинного отделения, проникавшие в каюту. Впрочем, некоторые запахи, а именно те, что доносились из камбуза, где кок и юнга готовили завтрак, были очень приятны.
Кроме того, с палубы доносились шаги и голоса поднявшихся моряков. Пёс ужом вился между диваном и дверью. Он выл, грозно лаял, хотел любой ценой выбраться из каюты.
Пришлось мне одеться и пойти с Муркой на палубу. Что тут началось! Он носился от человека к человеку, хватался зубами за канаты, кружился волчком. Но скоро ему стало скучно на палубе. Он был голоден. Его привлекали запахи камбуза. Надо было во что бы то ни стало подружиться с коком.
Занятно было наблюдать, как Мурка подбирался к камбузу. Виляющий хвост свился колечком. Морда стала хитрой и ласковой, взгляд — заискивающим. И ни один волосок не был ощетинен.
— А, явился, старый жулик! — встретил его кок.
На том корабле, где он служил прежде, жила очень вороватая собака.
Но Мурка ничего не собирался красть. Он смотрел коку в глаза и тявкал. А когда перед ним поставили миску с едой, завилял хвостом и стал есть.
Начиная с этого дня между Муркой и коком установились странные отношения. Вроде бы и дружные, а вроде бы и нет. Когда кок появлялся днём на палубе, Мурка смотрел на него безучастно, как на пустую бочку. И крайне неохотно разрешал себя погладить. Но трижды в день он прикидывался преданнейшим другом кока: в полседьмого — во время завтрака, в двенадцать — в обед, и в восемь — во время ужина. Есть-то ведь надо, а накормить мог только кок. Отсюда и возникла эта дружба по расписанию.
Кок не входил в число истинных друзей Мурки. К ним принадлежали на первых порах капитан, второй механик, два матроса и я. Потом к нам присоединились радист и мастер лова. С этими людьми Мурка затевал шуточные драки, ходил за ними по пятам и слушался каждого их слова, даже в том случае, если на него сердились. Кость, полученная от капитана, была ему дороже, чем обед из двух блюд, которым кормил его кок. Вот и разберись тут в душе собаки, в её понятиях о верности и благодарности.
Итак, Мурка впервые позавтракал в море. Увидев, что миска уже пуста, он залаял. Не дружелюбно и не заискивающе, а требовательно. Ему дали ещё. Но пёс и не притронулся к еде. И снова залаял — на этот раз жалобно.
Потом мы научились понимать значение этого лая. Псу хочется пить, хочется пресной воды. А самому её на корабле не добыть. Если в море забудешь накормить собаку, это не беда: она что-нибудь украдёт. Но о пресной воде забывать нельзя — это закон.
И Мурке дали воды. Пил он жадно. А напившись, словно забыл о коке и тут же побрёл на палубу.
Было чудесное солнечное утро. Море сверкало. Килевая струя блистала, будто золотой ручей. Волн почти не было. А вокруг, до самого горизонта, простирался под ясным синим небом синий простор. Со всех четырёх сторон нигде не было видно ни островка, ни полоски берега.
Мурка положил передние лапы на поручни и посмотрел на море. Глаза у него стали сонными, веки смыкались. Он протяжно зевнул. Ему стало скучно. В жизни он не видел ничего более неинтересного, чем эта безбрежная равнина. Ни деревца, ни дома, ни сада. Лишь вдали пролетела одинокая чайка. И бесконечно катились волны — маленькие серые холмы. Даже запах моря казался скучным его чуткому носу.
Говорят, что собаки не различают цвета. Думаю, что так. Лишь этим можно объяснить, что такие умные животные остаются равнодушными к красоте моря.
В конце концов Мурка положил голову на лапы и заснул.
Чуть погодя его увидел капитан, поднявшийся на командный мостик.
— Спишь, пират! — крикнул он псу.
Мурка тотчас вскочил, встряхнулся и кинулся на голос друга. Он промчался сквозь коридор на корме и, добежав до капитанской каюты, начал скулить под дверью. Но никто ему не ответил. Мурка кидался в разные стороны, принюхивался, искал и кончил тем, что протяжно и жалобно завыл.
Голос капитана послышался сверху. Но наверх, на мостик, вела почти отвесная железная лестница. Мурка пытался взобраться по ней, но, сколько ни разбегался, неизменно сваливался вниз, добравшись лишь до середины. Такие трапы не рассчитаны на собак.
Через несколько минут после того, как Мурка перестал выть и скулить, я отправился на мостик и сразу наткнулся на Мурку. Кроме того, я нашёл там капитана, вахтенного штурмана, двух рулевых и второго механика.
Я решительно не мог понять, как собаке удалось взобраться по такому отвесному трапу, и потому спросил:
— Как Мурка очутился на мостике?
Никто не ответил.
— Да уж он, словно дитя, плакал, — сказал наконец со стыдливой улыбкой второй механик. — Вот я и сгрёб его под мышку да втащил наверх.
Мне это не понравилось. Скверная привычка Мурки — таскать в зубах всякие вещи — могла тут привести к неприятностям. И я сказал об этом.
Но механик лишь повторял упрямо:
