Генри Уильямсон - Выдра по имени Тарка

Остались позади ноябрь, декабрь, январь, февраль — хотя выдры знают только день и ночь, солнце и луну. Белохвостка и Тарка следом за лососем добрались до верховьев большой реки, но в начале нового года снова спустились поближе к устью. Проплыв с отливом под Полупенсовым мостом, они пересекли пойму до заводи Шести цапель, посреди которой чернели быки Железнодорожного моста. Сразу за мостом было устье ручья, размываемое морем, и сюда-то и свернули выдры. Белохвостка сызмала знала здешние места. Она возвращалась в Приют Ясеней-Близнецов за мельницей, в котором была рождена.

Выдры доплыли до заброшенной кроличьей норы выше того места, куда достигал прилив. Нора обвалилась, и в ней хозяйничали мыши, поэтому выдры не остались в ней на день и продолжали свой путь. В миле от реки вода притока сделалась пресной и чистой. Еще одна миля, и они встретились с другим ручьем. Белохвостка двинулась по левому и вскоре достигла «горки», где играла в детстве с братьями много счастливых ночей подряд, взобралась наверх и очутилась в знакомой запруде, узкой, почти не видной за деревьями. Выдры миновали шесть сосен, зашли за поворот и увидели перед собой два ясеня, склонившихся над ручьем. Один был обвит плющом, другой порос мохом. Паводки вымыли землю из-под корней, и под обрывом берега образовалась темная пещера. Белохвостка забыла рев гончих, тявканье фокстерьеров и глухие удары железного лома над головой, спугнувшие пятерых выдрят в воду. Помнила она другое: ночную охоту на окуней за мостом в заводи Шести цапель, лягушек в болоте, форель и бычков в Данцевом ручье, угрей в мельничной запруде. К ним она и возвратилась.

…Оделись листьями бузина и жимолость, забелели среди дубов лепестки дикой вишни. Зеленый чистотел черпал с неба светлое золото солнца, переплавлял его в цветы. На дубах и ясенях почки еще не распустились, эти многовековые стойкие деревья не так легко меняют свое обличье, как всякая мелкая поросль.

В первый день марта зимородок Алцион промчался вверх по ручью и, ударив клювом в песчаный отвес берега, порхнул в сторону. Его подруга, летящая следом, выщипнула еще одну щепотку земли — так был сделан «порог». Птицы выдолбили норку длиной в человечью руку — туннель с круглой пещеркой на конце. Там среди рыбьих костей и хитиновых надкрылий водяных жуков вскоре появились семь белых, блестящих овальных яичек.

Вернулись к своим затопленным домикам в крутых песчаных откосах ласточки-береговушки. На третьей неделе марта черная ворона, безмятежно сидевшая в гнезде из веток наверху одной из шести сосен, что росли над заводью, уловила первые «тук-тук» в своих пяти яйцах, увидела кончик крошечного клювика, проклевывающего верхушку зеленой, в черных крапинах скорлупы. С вершины сосны полилась гортанная и нежная воронья песня. Белохвостка услышала ее в то время, как кормила детенышей в Приюте Ясеней-Близнецов. Каждую ночь Тарка приплывал сюда из заводи Шести цапель, чтобы повидать ее.

Мартовские ветры принесли с моря серые дожди, река вздулась, вобрав воды всех разлившихся ручьев и притоков. Лососи, истомленные нерестом, падали хвостом вперед через гребни плотин, по каскадам и лестницам рыбоходов; Тарка без труда ловил их в ямах под берегом и в водовертях. Вытащив на сушу, выдирал кусок вялого, безвкусного мяса и больше не трогал. Многие рыбы, добравшись живыми до устья, попадали в сети браконьеров возле рыбачьей деревни. Их оглушали и снова швыряли в море. Рыбаки ненавидели инспекторов рыбнадзора, которые следили, чтобы лосося не ловили в неположенное время, и тайком убивали рыбу. Они не верили, что лосось нерестится в пресной воде у верховьев рек, считали это сказкой, выдуманной, чтобы не дать им вылавливать рыбу круглый год.

Вот на дубах и ясенях лопнули почки, брызнули листки; канюки подправили старые гнезда и отложили в них яйца. Перестали жалобно кричать и хлопать крыльями молодые цапли-слетки, много дней учившиеся летать, и покинули свое гнездо на вершине дерева в лесу возле Полупенсового моста. Однажды под вечер в июньские сумерки Старый Ног и его подруга слетели в заводь у Железнодорожного моста, чтобы преподать своим четырем уже оперившимся птенцам первый урок рыбной ловли. Кроншнепы увидели темные ровные крылья, скользившие над топкими берегами, и подняли тревогу: они боялись острых клювов цапель. Каждый год отец и мать учили птенцов ловить рыбу в заводи, спокойной и неподвижной после того, как отступало море.

Шесть цапель стояли в ряд в восьмидесяти ярдах от моста на песчаной отмели в верхней части заводи. «Кэк! Кэк! Кэк! Кэк!» — нетерпеливо и восторженно вскрикивали молодые цапли. Стемнело; сумрак укутал широкую, пустынную реку, слабо мерцала вода — зеркало неба. Внизу, у круглых черных быков моста раздался всплеск. Старый Ног поднял голову, он ждал этого звука, возвещавшего, что окуни вышли на кормежку.

Плюх! Плёх! Плюх! Голодная рыба, одна за другой устремлялась наверх в погоне за рачками. Окуни постились весь день, с того самого часа, как поднялись с приливом к Полупенсовому мосту, и до того, как вернулись в заводь с отливом мимо удильщиков, сидящих на берегу. Обычно люди уходили домой ужинать прежде, чем наступало время ужина у рыбы. Вот тогда-то и появлялся мудрый рыболов Старый Ног со своим семейством; они стояли недвижно, дожидаясь, когда окуни заплывут на мелководье и, сверкая боками на крутых поворотах, начнут гоняться за мальками — плюх, плёх, плюх! Старый Ног втянул голову в плечи, внимательно глядел в воду и пощелкивал клювом. «Кэк! Кэк! Кэк!» — дружно кричали слетки, хлопая крыльями и спотыкаясь о свои длинные пальцы, так они торопились схватить серебристую рыбку.

«Гарк!» — сказал Старый Ног, проглотил окуня и оттолкнул четверку длинной шеей и клювом. «Гарк!» Молодые отошли подальше: отец еще никогда не говорил с ними так сурово. Один из них заметил мерцающий трепет — рыбу — и сделал шаг вперед; окунь увидел врага и ушел на глубину. «Гарк!» — резко крикнул Старый Ног, и птенцы застыли на месте.

Когда стемнело, в заводи послышалось чмоканье, словно кто-то втягивал ртом воду. Это кормились угри-самцы: тонкие, маленькие, цвета грязи, они встретят своих более крупных темно-синих самок только во время осенней миграции. Стремительно извиваясь, угри искали на мелководье рачков. Стоило одному из них мелькнуть возле клюва — «щелк!» — резкий удар, и угорь, сплетаясь узлом, взлетал в воздух и исчезал в горле цапли.

Железнодорожный мост длинным, низким пятном темнел на фоне чуть поблескивающих воды и неба. Плюх, плёх — шел по заводи окунь. Несколько рыб стояло у круглых железных быков, носом по течению, глядя вверх, не появится ли черной точкой рачок. Их прыжки эхом отдавались под фермами моста.