Рози — моя родня - Джеральд Даррелл
— Конечно, — подхватила Урсула, сжимая мордочку мопса, чтобы не дать ему укусить ее снова. — Просто очаровательный, и, по-моему… я не уверена, но кажется, он хорошо воспитан… Всего только на неделю, Эмма, дорогая. Может он… можешь ты принять его как… как платного постояльца, так сказать, или что-то в этом роде?
— Ну, для кого-нибудь другого я бы этого не сделала, — ответила Эмма, глядя как загипнотизированная на извивающийся пушистый комочек с круглым розовым животиком и большими черными глазами. — Но он, похоже, славный маленький песик, и раз уж ты так просишь… я… я согласна подержать его недельку у себя.
— Дорогая, да благословит тебя Бог, — выдохнула Урсула.
Поспешно вернув отчаянно вырывающегося щенка в корзину, она бросилась к Эмме, обняла ее и расцеловала.
— Я всегда знала, — сказала она, устремив на Эмму взгляд своих ярких синих прожекторов, чье всесильное действие я испытал на себе, — я знала, что кто-кто, но только не ты отвернешься от крохотного щеночка в трудную для него минуту.
Что всего удивительнее — она произнесла это так убежденно, что я сам едва не прослезился.
Наконец, отказавшись от второй чашки чая и второго куска неудобоваримого торта, мы откланялись. По пути к станции Урсула вдруг крепко-крепко обняла меня.
— Огромное спасибо, дорогой, — сказала она. — Ты меня здорово выручил.
— Как это — выручил? Я ничего не делал.
— Но ты был там со мной. Помогал… помогал своим воздействием, так сказать, своим присутствием, понимаешь?
— А теперь объясни мне, — спросил я, — зачем ты навязала бедной женщине этого своенравного щенка, который ей совсем не нужен?
— О, да ты ничего не знаешь про Эмму, — ответила Урсула.
И была совершенно права.
— Расскажи.
— Так вот, — начала она. — Во-первых, ее муж заболел, а тут они завели Бов-вов, и она разрывалась между мужем и Бов-вов, а когда муж умер, она перенесла весь своей рецидив, или как это там называется, на Бов-вов.
А тут Бов-вов сбила машина, и с тех пор ей все хуже и хуже. Дорогой, это было видно по ней. Каждый раз, когда я навещала ее, мне бросалось в глаза, как она все больше дряхлеет и… как это сказать, походит на ведьму.
— И ты считаешь, что щенок ей поможет?
— Конечно, поможет. Он самый злобный изо всего помета. Он станет бросаться на почтальона или на зеленщика, вообще на всякого, кто занимается доставкой чего-либо, и у него очень длинная шерсть для мопса, так что все будет осыпано его волосами, и он совсем невоспитанный, будет гадить на каждом maty, дорогой.
— Постой, — перебил я ее. — По-твоему, это самый удачный подарок хрупкой старушке, которая только что потеряла своего любимого Бов-вов?
— Но дорогой, это самый подходящий подарок! — Урсула остановилась подле уличного фонаря и уставилась на меня. — Бов-вов вел себя точно так же. Кругом валялись его волосы, и когда она забывала вывести его вовремя, он гадил в передней, и она целыми днями жаловалась на его дурное поведение… Теперь ей будет чем заняться. Понимаешь, после смерти мужа, а потом и Бов-вов, ей совсем нечем было себя занять, и она, так сказать, на глазах увядала. А этот новый щенок станет кусать ее и вообще всех подряд, и пострадавшие будут обращаться в суд. И он будет рассыпать кругом свою шерсть и гадить на ковер, и она будет просто счастлива.
Я посмотрел на Урсулу и впервые по-настоящему оценил ее.
— Знаешь, — сказал я, обнимая и целуя ее, — по-моему, ты настоящая прелесть.
— При чем тут прелесть, — возразила Урсула, прильнув ко мне, — прелесть тут ни при чем. Просто она очень славная старушка, и мне хочется, чтобы ей жилось веселей оставшиеся годы. Этот щенок не даст ей соскучиться.
— А вот мне такое ни за что не пришло бы в голову, — признался я.
— Разумеется пришло бы, дорогой! — Она наградила меня ослепительной улыбкой. — Ты такой умный.
— Иногда, — сказал я, беря ее под руку и ведя дальше к станции, — иногда я начинаю в этом сомневаться.
Последующие несколько месяцев даровали мне много блаженных дней. Урсула была ясная голубиная душа, заслуживающая всяческого уважения. Очень скоро я обнаружил, что во избежание затруднительных положений лучше вывозить ее за город, чем замыкать в стенах театров или ресторанов. За городом кукушки, жаворонки и ежи воспринимали ее как очень естественного и славного человека. А в светском обществе в Борнмуте она постоянно, как говорится, роняла кирпичи, словно новичок на стройплощадке.
Впрочем, вылазки с Урсулой на лоно природы тоже были чреваты некоторым риском. Я показал ей перелесок, где, как мне довелось убедиться, в то время на квадратный дециметр приходилось больше птичьих гнезд, чем где-либо еще. Охваченная горячим волнением, она заглядывала в гнездышки, заполненные до краев пухлыми горластыми птенцами или яйцами разных цветов, и восторженно ахала. Пришлось мне потом каждый день навещать этот перелесок и докладывать ей по телефону о том, что происходит в мире птиц. Две-три недели спустя я снова привел ее туда, и мы с ужасом обнаружили, что кто-то — скорее всего группа подростков — кроме нас побывал в перелеске и систематически разорил все гнезда. На траве лежали мертвые птенцы, яйца исчезли. Страданиям Урсулы не было предела. Горе и ярость ее вылились в безудержном рыдании, и я не скоро смог успокоить ее.
Она все еще изредка всхлипывала, когда я привел ее в чистенький бар «Квадрант и Компас» — одну из моих любимых пивнушек в этом районе. В этом крохотном заведении собирались по вечерам все местные старики, этакие смуглые битюги, с похожими на трецкий орех морщинистыми лицами, с висячими усами, белыми и жесткими, как покрытая инеем трава. Одним словом, чудесные старики, и я надеялся, что знакомство с ними отвлечет Урсулу от мыслей о разоренных гнездах. А еще мне было интересно посмотреть, как завсегдатаи воспримут ее появление.
Первые несколько минут они сидели молча и неподвижно, крепко сжимая руками свои кружки и подозрительно поглядывая на нас. Меня они знали, но со мной в их маленьком дымном баре появилось чужеродное создание, притом весьма привлекательное и женственное. Это было святотатством. Неписаный закон запрещал женщинам вход в «Квадрант и Компас». Однако Урсула об этом не подозревала, а если и подозревала, то ее это нисколько не страшило. Она напудрила нос, в рекордно короткое время опрокинула добрую стопку джина и обратила на стариков ослепительный взгляд своих нежных синих очей. И вот уже они оттаяли, даже как-то виновато посмеиваются ее репликам. Внезапно глаза
