Виктор Савин - Юванко из Большого стойбища
Славик и сам был такого мнения, что неплохо бы уйти из этого страшного места. Дома-то куда лучше, спокойнее. Можно бы покупаться, позагорать на озере. Только вот что сказать потом в отряде, в дружине, когда спросят о лосихе.
— Как ты думаешь, Гриша? — обратился Славик к Светлякову. — Что будем делать дальше?
— Групповоду виднее, — ответил тот уклончиво.
— А все же? Я советуюсь с вами. Нам всем поручили выследить зверя.
— Ну и выследим. В чем же дело?
— Конечно, выследим, — согласился Славик и подумал: «С Гришей не пропадешь, он в случае чего не растеряется».
А солнышко между тем уже выкатилось из-за Шихан-камня огромным раскаленным комом, опахнуло жаром леса и травы, высушило росы, разлило над поляной у шалаша густые пряные запахи разомлевшей смолки, хвои, муравейников и цветов. Замолкли птицы. И только с цветка на цветок с жужжанием перелетали тяжелые шмели-медуницы.
В полдень ребята снова вышли на звериную тропу. Теперь они направились уже не вверх, за Шихан-камень, а вниз, к речке Рябиновке, и там неподалеку от берега залегли, замаскировались. Ведь охотник Якуня говорил, что днем лосиха ходит купаться в старицу. И, конечно, если пойдет, то здесь, по старой своей дороге.
Сидят следопыты у тропы, ждут. Кругом стоит тишина. И только слышно, как тоненькими, словно паутинка, голосками поют комары, липнут на лицо, на руки, тут же выпускают острые хоботки и норовят запустить их под кожу.
Вдруг ребята переглянулись. Вверху на тропе послышался треск, а вскоре показалась и сама лосиха.
Далеко вперед выбрасывая ноги, она спускалась с Моховой горы. Лосенок шел за нею поодаль. Лосиха спешила, ее донимали комары, слепни, мухи, мошки. Она нарочно проходила через самую чащу, лезла через кусты, чтобы отогнать от себя весь этот гнус. А малыш шел уже на своих окрепших ножках потихоньку, не спеша. Он еще не понимал, отчего так ноет, зудит тело. Мать часто останавливалась и, повернув голову назад, поджидала детеныша. Тот подходил и тут же, вытягивая шею, лез с выпяченными губами под брюхо матери. Она легонько отталкивала его задней ногой и убегала рысцой, как бы говоря: беги за мной, глупый, идем скорее к речке, к болоту, там наше спасение от овода. Но лосенок был не только глупый, но и упрямый. Он делал все так, как хотел сам. За матерью он не бежал, а шел нехотя, широко расставляя ноги, словно боялся поскользнуться, и рассматривал большущих коричневых слепней, которые сотнями увивались возле него.
А вот и речка, обросшая по берегам ольховником и черемушником. Рядом с речкой — старое заболоченное русло, наполовину затянутое осокой, хвощом и широколистной травой мать-и-мачеха. Завидев воду, лосиха с разбега кинулась в старицу, по брюхо забрела в грязь и тину и замотала головой, будто здоровалась с кем-то. Лосенок подошел к берегу, но за матерью не последовал. Подобрав под себя ноги, он тут же прилег на бугорке, попрял ушами, а когда убедился, что кругом стоит ничем не нарушаемая тишина, закинул голову на спину и, казалось, задремал. Лосиха-мать, смирившись с непокорностью своего детеныша, несколько раз с раздражением ударила ногой о каменистое дно старицы и забрела в самую глубину, оставив снаружи только большую неуклюжую безрогую голову.
С этого дня ребята стали приходить к старице и издали, с подветренной стороны, наблюдали за лосихой и ее теленком. В самую жаркую пору она постоянно была здесь, спасалась от овода в болоте, а потом приучила к этому и своего малыша. Вначале, когда он подходил к берегу, лосиха становилась с ним рядом и боком-боком полегоньку теснила его к воде. Но, едва его раздвоенные копытца касались грязи, он прыгал в сторону и выбегал на бугор, широко расставлял ноги и с недоумением смотрел на мать, будто спрашивал: что ты хочешь со мной делать? Тогда лосиха круто отворачивалась от него, с шумом, с брызгами, отфыркиваясь, лезла в старицу и целыми часами стояла в ней или лежала. А затем, когда теленок начинал чувствовать голод, ходил по берегу взад-вперед, призывно, умоляюще поглядывал на мать и шевелил губами, она выходила из глубины старицы и останавливалась на таком расстоянии от берега, чтобы лосенок, подходя к ней, непременно замочил ноги. Когда же теплые, сладковатые струйки молока освежали ему рот, она постепенно отодвигалась все дальше в воду, а лосенок, уже не замечая этого, сам по брюхо залезал за нею в болото.
Через год лосиха куда-то ушла, исчезла, оставив лосенка одного. Он уже стал подростком, но, видимо, очень скучал по матери. Ребята частенько видели его возле старицы и на прежних лежках на Моховой горе. Одиночество его угнетало. С глухой и мрачной горы, густо заросшей осинником, липняком и ельником, он спускался к стадам лошадей и коров, пасся вместе с ними и неохотно уходил в сторону при появлении пастухов.
Лосенок рос на глазах у ребят. Из беспомощного теленка он превратился в большого, сильного зверя. На его голове появились широкие плоские рога, очень похожие на древнюю крестьянскую соху, И школьникам стало ясно, почему в народе называют лосей сохатыми.
У лосей сильно развиты слух, зрение, обоняние. Они очень чутки, сторожки. Боятся шума. Живут в самых глухих, безлюдных местах, точно отшельники. А этот лось был совсем необыкновенный. Он не прятался в лесной чаще. Дружил на выпасах с колхозным скотом, разгуливал и отдыхал в перелесках, где совсем рядом на полях гудели тракторы, комбайны, сновали по дорогам автомашины, гремели по рельсам тяжеловесные поезда.
В начале лета прошлого года сохатый забрел чуть ли не в самый поселок. Был вечер. Над улицей вдоль берега озера еще висела золотистая пыль, поднятая вернувшимся с выпаса стадом коров. От домов, от деревьев на землю и на озеро легли длинные синеватые тени. А на середине водяного зеркала отражались кучевые облака, подожженные заходящим солнцем.
Вдруг на улице раздался крик!
— Булан, булан! Смотри, за стадом пришел. Озеро вода пьёт.
Это кричал пастушонок Самигулла.
«Булан» — по-башкирски «лось», «сохатый».
На улицу выбежали взрослые и ребятишки. Столпились на берегу. На противоположном конце озера, где впадает речка Рябиновка, стоял коричневато-серый, буланый зверь. Напившись воды у берега, он гордо вскинул голову с могучими рогами, поглядел на толпу людей в поселке и пошел, но пошел не от берега, а в озеро, в самую трясину, в плавучие зыбуны. В поселке заохали, заахали. Кто не знает этого страшного места — зыбунов, чарус, где погибло немало лошадей, коров, затянутых в грязевую бездонную пучину, поросшую травой, желтыми цветочками курослепа и голубенькими незабудками.
Славик Кудреватых, стоявший на берегу в группе своих сверстников, замахал руками и закричал, как будто лось мог услышать его:
