Джон Мак-Киннон - По следам рыжей обезьяны
На наш ладанг совершал набеги еще один разбойник — самец свинохвостой макаки. Это была большая обезьяна, размером с павиана, с жуткой физиономией и длинными острыми клыками. Она обожала молодые кукурузные початки и каждый день уходила из своей стаи и потихоньку пробиралась среди высоких стеблей кукурузы. Она прокладывала путь по полю, вылущивая сочные початки, как только они начинали наливаться. Нам оставалось только одно — собрать недозрелые початки, потому что хитрющую обезьяну никак невозможно было отвадить и почти никогда не удавалось даже подстеречь, хотя она совершала свои налеты средь бела дня. Частенько она устраивалась на высоком дереве у опушки леса, чтобы улучить момент, когда мы отвлечемся, и совершить очередной молниеносный набег.
Турут поселился в старой хижине на ладанге. Это был маленький морщинистый человечек, умелый рыбак и ловец птиц. По большей части он едва обеспечивал себе пропитание, но, когда река поднималась, снизу приплывали новые стаи рыб, и тогда Турут сушил пойманную рыбу и менял на рис и соль, которых ему хватало на несколько месяцев. Целые ночи напролет Турут громко распевал в своей уединенной хижине, а на рассвете уже прыгал по камням, наживляя лески жирными зелеными кузнечиками или сочными личинками из гнилых стволов. Турут поразительно изучил лесные растения. Съедобных листьев и плодов он знал больше, чем кто-либо из тех, кого я встречал, и мы всегда могли рассчитывать, что он раздобудет какой-нибудь зелени, чтобы разнообразить наше скучное меню.
Когда рыба плохо ловилась, он переключался на птиц. На Суматре самый обычный фикус, украшение многих общественных помещений, растет в диком виде — это одно из самых больших деревьев в джунглях. Из липкого сока фикуса Турут делал птичий клей для ловли мелких птиц. Более крупную дичь, вроде фазанов и куропаток, он ловил в силки из лески. Он тщательно срезал мелкие деревца и ветки кустарника, так что образовывалась длинная низкая стена с лазами через каждые несколько ярдов, где ветки, расположенные очень остроумно, направляли птиц, бегающих по земле, прямо в петли силков. Наступая на ротановые циновки, скрытые под насыпанной кучей листьев, птицы освобождали спусковой крючок, придерживавший согнутую ветку, которая подскакивала вверх и туго затягивала петлю на ноге жертвы. Я стал покупать рыбу у Турута, платя за нее вдвое против цены, которую он получал в городе, и таким образом мне удалось несколько отвлечь его от ловли птиц, но при всем при том он умудрился изловить несколько куропаток.
По средам в Лау-Баленге был базарный день, и Парба каждую неделю отправлялся в дальний путь — закупал припасы и заходил за моей почтой. Он неизменно накупал больше, чем мог поднять, и ему приходилось нанимать носильщиков, которые помогали доставить груду риса и овощей в Сампоран. Однажды вечером он появился в лагере, сгибаясь под тяжестью покупок, а за ним шел приятель, тоже нагруженный как вол. Уже стемнело, а фонаря у них не было, и им пришлось последнюю милю пробежать бегом, чтобы добраться до дому, пока еще видна тропа. Вспотевший и запыхавшийся Парба сказал мне, что их третий спутник остался в лесу. У него вместо ноги деревяшка, и он за ними не поспевал, но леса он не боится и скоро должен подойти. У него тоже не было ни фонаря, ни даже паранга, который придал бы ему уверенности.
Они сделали большую глупость, выйдя в дорогу так поздно. Надо было оставаться ночевать в Лау-Джохаре и выходить утром. Но что было толку в упреках? Я схватил керосиновый фонарь и вышел навстречу одноногому путнику. Я шел по тропе почти целый час, но его все еще не было видно. Я уже решил, что он заблудился — в густой тьме джунглей было совершенно невозможно различить тропу. Внезапно я остановился как вкопанный. Прямо передо мной лежал колоссальный питон, его голова была как раз посередине тропы. Я осторожно обошел питона сторонкой и подобрался поближе, чтобы разглядеть его как следует. Упругое тело змеи было толщиной с ногу взрослого мужчины и терялось из виду в кромешной тьме.
Я задержался всего на несколько секунд, и тут из-за поворота показался ковыляющий хромой носильщик, не расставшийся со своим мешком кокосовых орехов. О том, что могло произойти, опоздай я на несколько минут, мне даже страшно подумать: бедняга весил не более сотни фунтов и по своей весовой категории вполне подходил в пищу питону. Безоружный калека был легкой добычей.
Но при сложившихся обстоятельствах я воспользовался помощью своего спутника, чтобы изловить змею. Он вцепился в змеиный хвост, а я зажал шею питона, и вскоре мы уже запихнули без малого пять метров отчаянно извивающейся змеи в мешок, освобожденный от кокосов. Мы торжественно возвратились в лагерь, где наш пленник стал преемником и клетки, и имени Сай-Росса, который заработал себе свободу, снявшись в кинофильме: я отснял его плавающим в соседнем ручье.
Глава 11
Давние соперники
Еще не рассвело, но пронзительные, режущие ухо крики серых тонкотелов разносятся над нашим ладангом, покрытым росой, и эхо многократно отражает их, перебрасывая то туда, то сюда. Парба несет котелок с дымящимся рисом и ставит его передо мной на бамбуковый стол рядом с кружкой обжигающего черного кофе. Нами все еще похрапывает, хотя свиньи уже хрюкают, ожидая утренней кормежки. Как только наступает рассвет, я выхожу, не торопясь, на главную тропу, но немного спустя сворачиваю на свою потайную тропку, которая идет вверх по неширокому склону. Сонная макака дружелюбно приветствует меня звуками «кра, кра», когда я прохожу под её деревом. Древесные лягушки продолжают звонко квакать, и первые сверчки пробуют голоса перед наступлением дня, а несколько мелких птичек заливаются мелодичными песенками на ветках, еще скрытых утренней дымкой. Холм довольно пологий, но я поднимаюсь медленно, чтобы не пропустить ни одного важного звука, который сообщит мне, кто затаился по обе стороны от меня. На верху холма я сажусь на давно упавшее дерево и, внимательно прислушиваясь, ловлю малейший звук. Среди палой листвы и сухих ветвей, шурша, пробирается краснохвостая древесная землеройка — тупайя, но кругом все тихо, и я снова выхожу в путь по заброшенной слоновьей тропе, идущей вдоль гребня. Кабаны рылись в опавшей листве и взрыхлили лесную подстилку, и я останавливаюсь под увешанным плодами деревом — рассматриваю разбросанную кожуру, но на ней следы зубов макак, а не орангов.
Тропа становится более проходимой, и я прибавляю шагу. Справа от меня, ниже по склону, начинает расцветать дерево усо, и легкий ветерок доносит приятный аромат. Ранние пчелы с деловитым жужжанием торопятся собрать сладкий нектар, прежде чем до него доберутся нектарницы. Я прохожу через круг, на котором танцует фазан-аргус, и миную дерево, о которое любит чесаться слон. Приближаясь к концу гребня, я замедляю шаг — отсюда уже недалеко до основной группы известняковых пещер, а там меня всегда ждет что-нибудь интересное. И верно — стайка тонкотелов кормится внизу, на склоне. Старый самец, заметив меня, разражается тревожными причитаниями, и вся стая громадными прыжками бросается прочь и исчезает за густой завесой листвы. Я делаю запись в своей книжке и устраиваюсь на узком карнизе над самой большой пещерой. Отсюда мне отлично виден противоположный склон, и два раза я видел из этой засады орангов. Я рассматриваю склон в бинокль, но сегодня там нет никаких признаков жизни, ни одного подозрительного движения, ни одной качающейся ветки.
