Синие дали - Александр Павлович Беляев
Гусиный пролет начался задолго до рассвета. Кругом стояла томительная тишина. Казалось, весь мир спал крепким сном. И вдруг сразу раздались сотни пронзительных голосов. Гусиная перекличка, начавшаяся со стороны моря, перекинулась в плавни, и скоро над нами пролетела первая стая.
Мы с замиранием сердца слушали этот ночной концерт, но до рассвета, а следовательно и до стрельбы, было еще далеко. Неясной, мутной полоской высветилась заря. Подул ветер. Луна нырнула за черный небосклон, а гуси все летели, летели и летели. Сколько их пронеслось над нами за эти минуты: сотни? тысячи? Трудно сказать.
Восток заалел яснее. И как только в рассвете обозначились профили, справа от меня над морем раскатился тяжелый дуплет. Налетевшая на Мещерского стая круто взмыла вверх. Мещерский, перезарядив ружье, послал ей вдогонку второй дуплет, и вот удача! Два гуся, перевертываясь в воздухе, нырнули книзу.
Я засмотрелся на эту короткую сценку и чуть не прозевал табунок гуменников, налетевший на мои профили с моря. Птицы летели над самой водой, почти касаясь ее поверхности крыльями. В синеве рассвета их трудно было заметить. Но они сами выдали себя. У профилей, обнаружив обман, гуси сбились в кучу и подняли пронзительный крик. Я даже вздрогнул от неожиданности, когда услышал возле себя их сердитые и удивленные голоса. Секунда замешательства решила все дело. Я развернулся в своей неудобной и узкой засидке, упал на колено, зачерпнул полный сапог воды, но выстрел сделал. Отдача чуть не свалила меня с ног. Я ухватился за ветки, устоял и тут неожиданно получил такой удар в бок, от которого тотчас же плюхнулся в воду. Подбитый гусь, как снаряд, влетел в мою засидку, раскидал камыш и ветки и угодил мне в плечо.
Проклиная все на свете, весь мокрый, я поднялся на ноги, подобрал ружье и стал продувать стволы. Надо было приготовиться к встрече следующей стаи. Охота только начиналась.
НА КАШКАЛДУ[10]
Два дня шел дождь. Наш островок разбух как губка. По нему невозможно стало ходить: ноги засасывало точно в болоте. На третий день подул ветер, развеял тучи и нагнал с моря седого, волглого тумана. Камыш, кусты, вода — все утонуло в белой пелене.
Мы вылезли из палатки. Но об охоте нечего было и думать. В двух шагах ничего нельзя было разобрать. Пришлось еще день просидеть у костра. На следующее утро Зимовьев и Мещерский пошли на косу. Дядя Витя остался дежурить в лагере, а мы с Кирсановым отправились стрелять кашкалду. Другого выхода у нас не было. День выдался солнечный, жаркий. Море искрилось чуть видимой зыбью. Утиного лёта не было, а кашкалды сидело под боком видимо-невидимо. Дичь эта интересная. В море она не летит, табунится в тихих камышовых заводях. В стаи собирается штук по пятьсот. Нас такое положение устраивало вполне. Эти черные птицы, с белыми кожистыми залысинами на лбу, временами напоминают овец: такие же ленивые и малоподвижные на кормежке, они с таким же упрямым упорством всегда стремятся держаться только стаей. Разбить стаю можно лишь пополам, на две равные партии. Тогда на некоторое время птицы разлетятся в разные стороны. А вот разогнать стаю вовсе — нам не удавалось никогда. Меньшая часть, едва отлетев в сторону, сейчас же сворачивала со своего направления и напрямик, несмотря ни на какую опасность, летела к основной массе. Мы знали об этом стремлении птиц и при охоте на них всегда применяли один и тот же излюбленный прием. Завидев плавающую кашкалду, на двух-трех лодках мы отсекали от стаи небольшой табунок и, пока птица разлеталась, старались как можно быстрее разъехаться на лодках по всей заводи. Делать это приходилось очень быстро, так как отлетевший в сторону косяк, едва заметив отсутствие большинства, поворачивал в обратном направлении и напрямик, через лодки, спешил за ним вдогонку. Этим-то моментом и надо пользоваться. Два-три дуплета сделать можно, а больше уж некогда: птицы пролетят.
Вдвоем с доктором мы, конечно, таким методом охотиться не могли. Кашкалда облетала бы нас стороной, и нам волей-неволей пришлось изменить обычную тактику. Мы забрались по течению вверх и, забросав куласы для маскировки камышом и чеканом, пустили их вниз по реке, прямо на стаю. Волга, разливаясь сотнями протоков, течет медленно, плавно. Куласы чуть двигались. Светило солнце, и издали хорошо было видно, как кашкалда спокойно кормилась на мелях. Лодки птицы заметили, конечно, еще издали, но нас в них они не разглядели: мы лежали, заваленные зеленью, на самых днищах, и кашкалда спокойно подпустила нас довольно близко.
У меня перед лицом в рассохшемся борту крохотной точкой просвечивала дырка от гвоздя. Приложился к ней глазом — видно плохо. Пришлось слегка раскрутить дырку кончиком ножа. Сразу стало отчетливо видно все. До стаи оставалось метров сто. Проплыл еще немного — и вдруг замечаю: кашкалда прекратила кормежку и, вытянув шеи, подняла клювы вверх. Что за оказия? Неужели заметили? Сгоряча хотел вскинуть ружье к плечу, да вовремя удержался: уж очень странно вели себя птицы. Вместо того, чтобы, расплывшись от куласа в разные стороны, затаиться в камышах и, как это обычно бывает, пропустить мимо себя незнакомый предмет, кашкалда, словно нарочно, стала быстро собираться в тесную кучу впереди лодки, точно сама подставляясь под дуплет.
Течение тихонько продвинуло меня еще метров на пятнадцать. Кашкалда не разлетается. Смотрю в дырку: без малого уже вся стая в кучу сбилась крылом к крылу. И перед самой лодкой последние, заплывшие во время кормежки далеко в сторону птицы, с шумом торопятся прибиться туда же. А сами все вверх, прямо над собой смотрят. То поднимутся на воде, рты разинув и вытянув шеи, точно птенцы в гнезде, то опять, тесно прижавшись друг к другу, на воду опустятся. Я заинтересовался. Но неожиданно кулас мой развернуло бортом, и я потерял из виду птиц. Что было делать? Ждать, когда лодка снова повернется к ним носом, — долго. Да и повернется ли она вообще? Решил осторожненько нарушить маскировку. Раздвинул камыш над головой, выглянул через борт — и сразу все понял. Над стаей, едва не касаясь кашкалды крыльями, кружился болотный лунь. Он то взмывал почти вертикально вверх, то стремительно бросался вниз
