Неоконченное путешествие - Перси Харрисон Фосетт
— Вон скот везут! — кричал пеон, который стоял на берегу реки и наблюдал за приближающимся бателоном. Я взглянул в указанном направлении, ожидая увидеть животных с Равнин Мохос, предназначенных для забоя нашим мясником-судьей, но увидел людей. Владелец барраки Мадре-де-Диос находился на палубе первой лодки. Он сошел на берег и наблюдал, как его майордомо, вооруженные устрашающими бичами, согнали на берег, а потом под навес около тридцати вполне белокожих людей, привезенных из Санта-Круса. С их лиц не сходило выражение униженности и покорства, недвусмысленно свидетельствовавшее о том, что они полностью отдают себе отчет в том, что ждет их впереди. Не только мужчины, но и женщины были в этой унылой толпе.
— Кто это? — спросил я чиновника боливийской таможни. — Рабы?
— Разумеется, — ответил он и взглянул на меня, явно удивленный таким глупым вопросом.
— Вы хотите сказать, что этих несчастных людей привезли сюда для продажи?
— О нет, сеньор! В открытую продают только диких лесных индейцев. Этот скот будет передан тому, кто оплатит их долги. Они должники, и сумма их долга — их рыночная цена. Видите ли, это частная сделка, и всякий, кто захочет мужчину или женщину, может выбрать и получить, если готов заплатить соответственную цену!
Неужели сейчас идет 1907 год, или время отодвинулось назад на тысячу лет? «В открытую продаются только лесные индейцы!» Бесчеловечность подобной позиции возмущала правительство Боливии, тем более что оно не было в состоянии прекратить это безобразие, и вместе с ним возмущались все здравомыслящие люди.
Характерный случай произошел накануне моего возвращения в Риберальту — характерный для варваров, какими, в сущности, являются эти растленные работорговцы, отребье Европы и Латинской Америки. Отряд охотников за рабами добрался до деревни племени торомона, очень смышленого народа, с которым отнюдь не трудно было бы наладить хорошие отношения. Пришельцы не понравились вождю племени, но тем не менее он приказал своей жене принести чичи в знак дружбы. Начальник отряда, опасаясь, что питье отравлено, попросил вождя выпить первым, что тот и сделал. В то время как вождь стоял с чашей в руке, раздался выстрел, и вождь упал замертво. Немедленно началась облава, и те из индейцев, кто остались в живых, были отправлена в Бени. Одной из женщин с новорожденным ребенком пуля попала в лодыжку, и она не могла двигаться. Тогда ее притащили к реке, посадили на плот и взяли на буксир. Когда белым на баркасе надоело тащить за собой плот, они перерезали канат и пустили плот по воле волн, предоставив женщине добираться до берега, как она сможет. Виновники преступления открыто хвастались своими подвигами и гордились ими как «победой». Они похвалялись тем, что хватали детей за ноги и разбивали их черепа о деревья. В том, что такие ужасы происходили на самом деле, сомневаться не приходится. Я нисколько не преувеличиваю — к сожалению! Назвать этих дьяволов зверями — значит оскорбить существа, не наделенные свойством нечеловечности. Если б они стыдились своих деяний, они могли бы привести в оправдание факт смерти нескольких работорговцев, отравленных чичей в отдаленной деревне. Но они увидели в этом случае лишь основание для мести, причем неоднократной.
Многие индейцы, которым навязывают цивилизацию, имеют золотые руки и очень сообразительны. В некоторых миссиях их научили ремеслам, и они хорошо работают; обладая от природы даром подражания, они легко осваивают языки, но быстро деградируют физически и морально.
Всякому терпению приходит конец. Не так давно людей отряда, посланного одной фирмой Риберальты в леса за рабочей силой, обнаружили искромсанными на мелкие куски в большой лодке, плывшей вниз по течению. Из другой экспедиции, посланной за рабами по реке Гуапоре, вернулся всего лишь один человек; он лишился рассудка и глодал берцовую кость человека, на которой болтались клочья гнилого мяса. Отрадно слышать, что эти изверги получают по заслугам, и что касается меня, то мне их нисколько не жалко.
Недалеко от Риберальты один индеец-рабочий застрелил майордомо за какую-то его жестокость. Индейца схватили, связали лицом к лицу с убитым и оставили так на всю ночь, а утром дали тысячу ударов плетью. Здесь не проходило дня, чтобы кого-нибудь не пороли, и из своего жилища я слышал, как наказывали людей во дворе полицейского участка. Обычно жертвы выносили наказание с удивительной молчаливостью, если только — как бывало в особо серьезных случаях — не применялось sapo china (китайская лягушка). Это приспособление представляло собой раму, сделанную по принципу дыбы; жертву распластывали на ней лицом вниз, так что тело оказывалось подвешенным в воздухе, и в таком положении бичевали.
В одной барраке выше Риберальты какой-то индеец получил четыреста ударов плетью и после благодарил хозяина, заявив, что очень нуждался в бичевании и теперь сможет хорошо работать! В городе жил старик, который, напившись, шел в полицейский участок и просил, чтобы его выпороли — научили, как вести себя. Возможно, что у этого индейца физическое чувство боли было менее острым, чем у белых. Что он чувствовал морально — вопрос догадок. Здесь, в Риберальте, индеец не видел ни денег, ни добропорядочного к себе отношения, зато наказывался за малейший проступок. И его всегда поощряли пить.
Наказание плетьми, причем в гораздо более серьезной форме, было в ходу на Британских островах еще на памяти живущего поколения. Более того, формально возможность его применения все еще предусматривается кодексом наказаний, и постоянно раздаются голоса, требующие расширения сферы его применения. Если бы наказуемый мог выбирать между плеткой, какой секут в каучуковых областях, и той, что употребляется в наших тюрьмах, — нет никакого сомнения, какую из них он бы предпочел. Имея на своей совести усмирение жителей западноафриканских колоний, мы, менее чем кто-либо, вправе бросать камни в чужой огород. Кричать по поводу зверств, сопутствующих каучуковому буму, умалчивая о жестокостях, все еще легально санкционируемых в нашей собственной стране и укрытых от глаз общества, — значит иметь весьма ограниченные взгляды.
Я должен опять подчеркнуть: то, что имело место в Боливии и Перу, не было узаконено их правительствами, а являлось произвольными действиями лиц, находящихся вне сферы действия закона и порядка. И какие бы жестокости там ни творились, они были ничто по сравнению со зверствами в Бельгийском Конго. Трудно представить себе удаленность такого места, как Риберальта. Тут не было ни телеграфной, ни какой-либо другой связи с Ла-Пасом или каким-нибудь другим местом: при самых благоприятных условиях до столицы можно было
