Сын Казана - Кервуд Джеймс Оливер
Из темноты до него доносилось яростное щелканье зубов этой пасти. Было больно его слушать. Рука Карвеля невольно потянулась к револьверу, висевшему у него на поясе, и он бросил ружье прямо в снег. Держа револьвер перед собой, он ринулся прямо в темноту и так заорал, что его крик можно было бы услышать за целую милю вокруг. Вместе с этим криком на боровшуюся массу тел вдруг посыпался целый дождь огня. Затем он отбежал обратно к костру. Тяжело дыша, он стал прислушиваться. Больше уж он не видел в темноте и не слышал возни тел. Внезапность и неистовство его атаки распугали всех волков. Они разбежались. Но собака! Он затаил дыхание и стал вглядываться в темноту. Какая-то тень вдруг вошла в сферу огня. Это был Бари. Карвель побежал к нему навстречу, схватил его на руки и поднес его к костру, чтобы повнимательнее рассмотреть.
Долгое время после этого Карвель вопросительно смотрел на собаку. Затем он вновь зарядил оружие, подкинул в костер топлива, достал из своего ранца материи и забинтовал ею три или четыре наиболее глубокие раны на лапах у Бари. И несколько раз он с удивлением повторил:
— Ну, и какого черта тебе нужно было туда лезть? Чего ты не поделил с волками?
Всю ночь напролет он не спал и был настороже.
Случай с волками устранил последнее недоверие, которое еще могло существовать в отношениях между человеком и собакой. Потому что все время после этого, пока они вместе продвигались на северо-запад, Карвель нянчился с Бари, как с ребенком. Из-за ран собаки он продвигался вперед только на одну милю в день. Бари понимал это и привязывался к нему все больше и больше, потому что в руке этого человека была такая же нежность, как и у Нипизы, и от одного его голоса он чувствовал к нему безграничное расположение. Он больше не боялся его и стал относиться к нему с полным доверием. И Карвель, со своей стороны, ценил это. Расстилавшаяся вокруг них широкая пустыня и их обоюдное одиночество указали ему на глубокую важность даже самых мелких обстоятельств и заставили его еще лучше относиться к Бари. Так, он сделал открытие, которое заинтересовало его очень глубоко. Всегда, куда бы они ни шли, Бари неизменно смотрел или оборачивался на юг когда они располагались на ночлег, то он ложился мордой к югу и то и дело внюхивался в тянувший оттуда ветерок. Сначала это казалось ему вполне естественным, так как он предполагал, что в той стороне находились именно те места, на которых Бари привык охотиться. Но с течением времени он стал замечать совсем иное. Всякий раз, как они удалялись от той стороны, куда глядел Бари, он начинал тихонько скулить и проявлять большее беспокойство. Он не проявлял никаких намерений бросить Карвеля и убежать, но Карвель все более и более убеждался, что он чуял со стороны юга какой-то непостижимый, таинственный зов.
План Карвеля: как-нибудь добраться до Большого Невольничьего озера, а это добрые восемьсот миль к северо-западу, затем отсюда, когда настанет весеннее половодье, отправиться уже на лодке прямо на запад к Мекензи и, наконец, растаять где-нибудь в горах Британской Колумбии. Но эти планы резко изменились в феврале. Его и Бари захватил в дороге жестокий шторм, и в тот самый момент, когда оба они уже собирались погибать, Карвель вдруг наткнулся в самой глубине леса на хижину. Это было неожиданное спасение. Он вошел в нее. Там оказался мертвый человек. Он умер уже давно, замерз и так и лежал в замороженном виде. Карвель выкопал яму и похоронил его.
Эта хижина оказалась кладом для него и для Бари. В особенности для него. Очевидно, ею владел один только покойник. В ней было довольно уютно и имелось много припасов; но что было лучшего всего, так это то, что ее владелец еще перед смертью заготовил большую партию великолепных мехов. Карвель с большой радостью и заботливостью перебрал все шкурки. Их было на целую тысячу долларов, и их можно было сбыть на любом посту.
Хижина эта находилась в милях в двуустах к северо-западу от Серого омута, и скоро Карвель стал замечать, что когда на Бари находило его странное настроение, то он оборачивается уже не прямо на юг, но на юго-восток.
С каждым днем солнце поднималось все выше и выше: становилось теплее; стал таять снег. В воздухе повеяло дыханием весны. Вместе с ним возвратились к Бари и его тоска. Его потянуло к одиноким могилкам у Серого омута, к сгоревшей избушке, к покинутому шалашу около речки и к Нипизе.
Они прожили в этой хижине до мая. Распустились почки, потянулись запахи, и вылезла из-под земли трава. Карвель нашел наконец первый голубой подснежник.
В тот же вечер он стал укладываться в дорогу.
— Пора!.. — объявил он Бари. — Я изменил свое решение. Теперь мы отправимся на юго-восток. Туда!..
И он показал в сторону Серого омута.
НАШЛИ
Странное настроение овладело Карвелем, когда он предпринял это путешествие на юг. Он не верил в предзнаменования — ни в хорошие, ни в дурные. Предрассудки играли в его жизни очень незначительную роль, но он отличался любознательностью и любовью к приключениям, и годы его одиноких блужданий с места на место развили в нем удивительную способность представлять себе грядущие события до очевидности другими словами, он обладал особо активным воображением. Он знал, что какая-то непреодолимая сила влекла Бари куда-то на юг и именно к определенному месту. Без каких-либо предвзятых соображений Карвель стал интересоваться этим все более и более, а так как время для него вовсе не было деньгами и он бродил без всякой определенной цели, то он и приступил к выполнению эксперимента.
В первые два дня он предоставил Бари полную свободу и раз пятьдесят в течение этих двух дней проверял взятое им направление по компасу. Собака шла определенно на юго-восток.
На третье утро Карвель нарочно свернул на запад. Он тотчас же заметил, как вдруг в Бари произошла перемена: сперва он забеспокоился, а потом уныло пошел за своим хозяином позади. Около полудня Карвель опять резко свернул на юго-восток, и Бари снова обрадовался, снова повеселел и уже побежал далеко впереди хозяина.
После этого Карвель уже все время послушно следовал за Бари.
— Может быть, я поступаю глупо, — оправдывался он как-то вечером. — Но, во всяком случае, это так забавно! К тому же я этак доберусь до железной дороги раньше, чем попаду в город пешком так какая тут разница? Я только выигрываю от этого, если только ты не потянешь меня обратно к тому дураку в Лакбэн. А уж если потянешь…
Он выпускал при этом из своей трубки целые облака дыма и поглядывал на Бари, а Бари, вытянув голову между двух передних лап, посматривал на него с преданностью и любовью.
Неделей позже Бари стал уже отвечать на немые вопросы Карвеля. Как-то в полдень они наткнулись на целый ряд чьих-то ловушек и капканов, от которых можно было бы поживиться, но Бари даже и не остановился около них. Он сломя голову бежал на юг, иной раз так быстро, что Карвель терял его из виду.
Бари овладело какое-то напряжение, которое он едва сдерживал в себе, и всякий раз, как Карвель останавливался, чтобы отдохнуть, он начинал скулить и, не переставая, внюхивался в ветер, долетавший с юга. Весеннее время, цветы, позеленевшая земля, пение птиц и вдохновенное дыхание природы влекли его назад, к тому великому «вчера“, когда он принадлежал Нипизе. В его не умевшем рассуждать мозгу вовсе не существовало истекшей зимы. Длинные месяцы холода и голода прошли. Точно снились. Новые видения наполнили его голову, и все пережитое оказалось забытым. Птицы, цветы, голубые небеса вернулись назад, следовательно, должна была вернуться и Нипиза. И она его уже ожидает, вот стоит только перепрыгнуть по ту сторону этого дремучего, зеленого леса — и она будет там!
Что-то большее, чем простое любопытство, стало занимать Карвеля. Постоянное юмористическое отношение ко всему вдруг сменилось глубокими мыслями и бессознательным ожиданием тоже чего-то грядущего и неизбежного, и это заставляло и его испытывать плохо скрываемое возбуждение. Когда же они дошли, наконец, до колонии Бобров, то он был уже твердо убежден в том, что какая-то тайна действительно существовала… От колонии Сломанного Зуба Бари повел его к тому ручью, вдоль которого когда-то ловил рыбу черный медведь Вакайю, и отсюда — прямо к Серому Омуту.
