Борис Дедюхин - Тяжелый круг
Однако в один из сумрачных дней вызывают его вдруг в народный контроль. Пришел он в кабинет директора Московского ипподрома Долматова, а там его два строгих человека ждут. Задают вопрос в лоб:
— Товарищ Насибов, зачем вы хотите угробить такую дорогую лошадь?
Николай вздрогнул и тут же отметил про себя, что напрасно вздрогнул, — теперь эти двое подумают, что он боится и, значит, виноват. Переставил ноги и, расправив плечи, посмотрел в окно. Потом снова повернул черное, просмоленное ветром и солнцем лицо к контролерам. Желая окончательно отмести подозрения в испуге, долго не мигая смотрел на них, прежде чем спросил:
— А откуда вам так точно известны мои намерения?
— Работать лошадь вопреки врачебному заключению — значит иметь намерение угробить ее.
— Анилин несет нагрузки без малейшего ущерба для здоровья.
— Ладно, мы сами посмотрим.
Сели втроем в легковую автомашину, поехали на конюшню. Николай расстроился, контролеры говорили еще что-то, но он слушал их вполуха, сидел присутулясь: он уж мысленно прощался с Анилином. Но напрасно: эти двое из народного контроля оказались старыми буденовцами, людьми знающими — они просто обязаны были проверить поступившие к ним «сигналы» и, если потребуется, «повоздействовать» на жокея.
Вывели Анилина из денника, а он — как мраморный!
— Ого! — выдохнул один буденовец, а второй ни звука не издал, только руки в изумлении развел.
По тому, как смотрел Анилин, как поигрывал мускулами и выгибал шею, старые конники поняли сразу, что у этой «больной» лошади отлично натренированный, до совершенства доведенный организм ипподромного бойца: его сердце было не только мощным, безупречным мотором — в нем жила жажда схватки и победы.
— Действуй, Насибов! — сказал один.
— Без призов не возвращайся! — добавил второй.
— Спасибо! — ответил Николай, а Анилин, как Сивка-Бурка, о землю копытом постучал: соскучился он по скачкам.
В Москве не выступал уж больше, время было упущено. Начал сразу с заграничных ристалищ.
В Берлине на Хоппегартенском ипподроме международную скачку на приз Будапешта выиграл до неприличия легко: на десять корпусов впереди всей компании.
Прогулкой была и скачка на приз Мира: Анилин с первых метров повел скачку и сразу же прикончил всех своих соперников.
В «скверном» Париже, как уж известно, выступил неважно, и тогда снова поднялась вокруг него мышиная возня — снова разговоры о болезнях и всяческих могущих быть последствиях. Перестраховщики, для которых дороже всего собственный покой, опасаются брать на себя ответственность и на всякий случай ведут разговорчики, что-де лучше бы не рисковать и больше не заставлять Анилина выступать, у него и так много побед и т. д.
Насибов решительно отбросил все сомнения и из Парижа приехал в Кёльн — для участия в скачке на Большой приз Европы.
…Был послеобеденный «мертвый час», Николай отдыхал в гостиничном номере, когда раздался требовательный стук в дверь.
Открыл — на пороге Долматов.
— Здравствуй, Евгений Николаевич!
— Привет, Насибов! Я только что с аэродрома. Чего же не сообщил, что в отеле «Пост» остановился? Пришлось искать, а ведь я прилетел из Москвы специально к тебе.
— Это зачем же? — спросил фарисейски Николай, хотя уж все прекрасно понял.
— Мне приказано снять Анилина, я не дам тебе больше позорить его.
— Лошадь в таком порядке, что сейчас способна обыграть любого крэка в мире, а в Париже была репетиция: я проверил его, не гнал, раз все талдычат — больной, больной… Выяснил, что он способен скакать в полную мощь на любую дистанцию. А приз Европы — сто семьдесят пять тысяч рублей в пересчете на советские деньги. На дороге они не валяются.
— Это известно, что на дороге не валяются, но да будет тебе известно, что чистокровная верховая, как плодовое дерево, цветет лишь раз в году. Вон — и французы пишут, что ни одна лошадь не способна сделать два рывка подряд.
— А Анилин способен… Понимаете, в чем дело… Оба раза мы проиграли в Париже из-за того, что не были готовы, Анилин не имел возможности раскрыть себя — выступал в слабых компаниях, и скачки для него были прогулками. Вот почему для него Триумфальная арка — не главное соревнование, а подготовка к Большому призу Европы. Со мной согласны и Ремезов, и Парышев, и Саламов, который сейчас здесь в качестве зоотехника лошади, спросите у него, — убеждал Николай, стараясь во что бы то ни стало сохранить добрые отношения с Долматовым, но тот отрезал:
— Хватит, наслушались тебя! Можно подумать, что без тебя вода не освятится.
Ну, после таких слов, обидных и неправых, Николай готов был всяких дерзостей наговорить, но сдержался: он уважал этого пожилого человека, кадрового кавалериста — бывшего бойца Первой Конной, опытного зоотехника, почетного члена Американского рысистого общества (в это общество принимаются только американцы, и лишь для двух иностранцев было сделано исключение — для наездника из Ирландии Чарлза Мильса и вот для директора Московского ипподрома). И Николай сказал только, как мог, спокойно:
— Конь принадлежит тому, кто на нем сидит.
— Вот и слезай, — гнул свое Долматов.
— Слезу, но ногу из стремени не выну — только если мне министр позвонит, только в этом случае. Три года назад Евгений Евгеньевич Готлиб ни в какую не хотел пускать Анилина за границу, считал, что он опозорит страну, а теперь полагает, что я опозорю Анилина? Я не согласен был с ним тогда, не послушаюсь и сейчас.
Такое неотступное заявление, видно, смутило Долматова, он молчал, обдумывая ситуацию. С одной стороны, трудно сомневаться в искренности слов Николая Насибова — есть ли на свете человек, которому бы Анилин был дороже? Иные жокеи бывают профессионально равнодушны к скакунам, которые проходят под их седлами, для них лошадь — что мотоцикл, а разве можно полюбить какой-то один мотоцикл? Насибов привязался сердцем к Анилину, который стал для него подлинным и большим другом — не для красного словца это говорится. Но это — с одной стороны, а с другой… С другой стороны, Долматов понимал и причины недоверия начальника главка Е. Е. Готлиба. Помнится, был на международных соревнованиях в Москве в 1955 году такой случай. Насибов скакал на Эбере, второй наш жокей Иванов — на Гриме. Оба они сразу же отделились от всей компании, причем Насибов долго шел вторым, но сумел выжать из лошади все, на что она была способна, а может быть, и больше, и победил.
Обе лошади принадлежали конезаводу «Восход» и, естественно, Е. Е. Готлиб был рассержен:
